— Пора! — прошептал Каминский на ухо Шурдукову.
— Я хочу получить слово, — спокойно, но громко сказал Михаил Фёдорович, поднимаясь со своего места.
— Прошу! — В голосе Дзюбина прозвучало плохо скрытое беспокойство.
Шурдуков появился на трибуне.
— Наша большевистская фракция, — сказал он, — предлагает уважаемому собранию принять резолюцию об отношении к войне...
Шумок прокатился по залу.
— Вы на каждом собрании предлагаете ваши резолюции о войне! — прозвучал негодующий возглас.
— Верно, предлагаем, — невозмутимо откликнулся Михаил Фёдорович. — И будем предлагать. Думаю, теперь уже не вам, товарищи дорогие, а, скажем, Совету, когда к нему перейдёт власть.
— Провокация! — послышались крики.
— Большевики специально заводят в наших рядах склоки!
Шум нарастал. Сергей Родионович Дзюбин стучал карандашом по графину.
Неохотно установилась тишина.
— Итак, «Резолюция о войне, — начал читать с листа Шурдуков, и голос его был подчёркнуто крепок и спокоен. — Первое. Настоящая война была начата командующими классами воюющих стран за преобладание на внешних рынках...»
В средних рядах затопали ногами, зашикали; шум в зале нарастал.
А Михаил Фёдорович читал...
Его демонстративно не слушали, громко переговариваясь, раздавался смех; не мог укротить зал и председательствующий карандаш, барабанящий по графину с водой.
— «...Четвёртое, — перекрывал шум громкий голос Шурдукова. — Настоящая война не может быть закончена ни дезорганизацией армии, ни заключением сепаратного мира, ни поддержкой захватнической политики командующих классов...»
— Демагогия!
— Пустая трескотня!
— Большевикам наплевать на воинскую честь России!
— «...но только общими революционными усилиями международной демократии, то есть прекрашением так называемого гражданского мира и восстанием народов воюющих стран против своих империалистических правительств...»
Григорий Каминский наблюдал в третьем ряду в профиль Лейтейзена, — похоже, лишь он один да ещё сосед Степанов, кроме большевиков конечно, внимательно слушали Шурдукова; на породистом аристократическом лице Гавриила Давидовича отражались страдание и растерянность.
— «И пятое, последнее, — с железным самообладанием продолжал Михаил Фёдорович уже в полном хаосе и шуме. — Необходима неустанная и последовательная борьба за международный мир. Необходимо вести самую усиленную агитацию за создание Третьего Интернационала, отказывать в поддержке военным займам правительства, требовать перемирия и начала мирных переговоров, а также опубликования и расторжения договоров царя и Временного правительства с империалистическими правительствами союзных с Россией стран. Революционная оборона совершенно немыслима, когда власть находится в руках буржуазного министерства. Только переход власти в руки революционной демократии может решительно начать борьбу за мир».
Михаил Фёдорович Шурдуков сошёл с трибуны под аплодисменты большевиков, многих молодых рабочих, пришедших на собрание (и это обстоятельство с радостью отметил Каминский), под иронические возгласы, выкрики, шиканье большинства зала.
Поднялся за своим председательским столом Дзюбин.
И мгновенная тяжёлая тишина пала на зал.
— Что же, товарищи, — сказал Сергей Родионович, — будем голосовать. — Кто за то, чтобы принять резолюцию о войне, предложенную большевиками? Прошу поднять руки.
Руки взметнулись в той части зала, где сидели Каминский, Шурдуков и его единомышленники.
— Посчитаем... — Дзюбин пытался скрыть радость в голосе, всеми силами стремясь продемонстрировать демократическую объективность.
— Восемьдесят девять — за, — констатировал председательствующий. — Кто против?
Взметнулось множество рук. Подсчёт длился долго.
— Против, — сказал в торжественной тишине Сергей Родионович, — двести семнадцать. Кто воздержался?
Поднялось две руки. Воздержались двое, сидящие рядом: Гавриил Давидович Лейтейзен и Сергей Иванович Степанов.
...Этого человека не мог понять Григорий Каминский: в дни, когда решается судьба революции, идти против Ленина, оставаться в одной партии с меньшевиками?! К Степанову он относился с не меньшим уважением, чем к Лейтейзену, хотя был знаком с Сергеем Ивановичем очень поверхностно: разговаривали и непримиримо спорили — всего несколько раз.
