— И я поддерживаю Таню, а также Гришу, — включается в разговор Лёва Марголин. — Лично мне Маяковский по душе. Было такое ощущение прямо там, в зале Коммерческого училища: встать и идти на демонстрацию!
— А какой он красивенький, Володечка Маяковский! — говорит кто-то из портних.
Все смеются. Однако скоро литературные дебаты возобновляются.
— И вот, если сравнить яркого, темпераментного Маяковского, — опять берёт слово Таня Гурвич, — с Валерием Брюсовым... Сух, вял, академичен. В цивильном костюме, а посмотришь на него, когда поэт на сцене, — будто он в генеральском мундире и все пуговицы застёгнуты...
— Решительно возражаю! — поднимается с дивана молодой человек, и на нём мундир железнодорожного служащего, застёгнутый на все пуговицы. — Вы напрасно судите по одежде. Брюсов читал блестящие стихи, проникнутые демократическим духом свободы! Согласен, читал несколько монотонно, без выкрутасов Маяковского, но зато какой смысл! Надо вникать в смысл! Помните? — И молодой человек декламирует с волнением в голосе:
— Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь, кому?
— Эй, не мешай нам! Мы заняты делом...
Строим мы... Строим тюрьму...
Глядя на разгорячённые молодые лица, на горящие глаза собравшихся в комнате, на Таню Гурвич, которая вся — порыв и устремление к действию, Григорий Каминский думает: «Вот из этих ребят мы и образуем наш литературный кружок! На них можно положиться».
* * *
...Гаснут лампы под зелёными абажурами в читальном зале. Молодые люди гурьбой выходят на улицу — лепит мокрый снег, который в свете редких фонарей кажется серым; резкий ветер лезет за ворот, промозгло, сыро. Но скверная погода не помеха для тех, кто только что покинул тёплую приветливую комнату.
— Ребята, погуляем?
— Конечно! Пошли на мост!
...Они шагают тесной гурьбой по Московской улице — смех, шутки, звонкие голоса.
— Таня, отстанем немного. — Григорий берёт девушку за локоть. — Есть серьёзный разговор.
Вся шумная ватага ушла вперёд, и они остаются одни. Крупные снежинки тают на разгорячённых щеках.
— Я слушаю тебя, Гриша. — Голос Тани непривычно тих, и в нём ожидание...
Григорий, поборов непонятное внезапное смущение, говорит деловито, даже сухо:
— Понимаешь, Татьяна... конечно, хорошо нам в читальном зале. Народ славный, разговоры интересные. И всё-таки всего не скажешь...
— Что ты имеешь в виду? — тоже переходит на деловой тон Таня Гурвич, подавив вздох.
— Есть книги, которые числятся в списках запрещённых. А это замечательные книги! Их нам необходимо знать. Сама понимаешь, в читальном зале о таких книгах не поговоришь. Потом... Ведь литературное произведение даёт возможность, оттолкнувшись от него, порассуждать о многом.
— О чём, например? — Девушка остановилась и теперь прямо, внимательно смотрит на Григория.
Они совсем одни на улице. Мартовский снег летит навстречу сплошным потоком.
— Например? — Каминский тоже открыто, не отводя взгляда, смотрит в глаза Татьяны. — Например, о революции, о положении рабочих на минских заводах, о последних событиях в Московском университете, когда студенты освистали реакционных профессоров и отказались слушать их лекции!
— Что же ты предлагаешь? — тихо спрашивает Таня, оглянувшись по сторонам.
— Да ничего особенного! — смеётся Каминский. — Ничего противозаконного. Давай организуем свой литературный кружок. Легальный. Законом это не возбраняется. Будем собираться и говорить о книгах... — Он помедлил. — И о жизни.
— Это замечательно, Гриша! — Татьяна хлопает в ладоши. — Какой ты молодец! Как здорово придумал!
— Только необходимо решить два вопроса. Во-первых, на занятия кружка должны приходить люди, которым мы доверяем. Наши люди. Я приведу гимназистов из старших классов, ты их всех знаешь. Ты — из своей гимназии. Очень важно, чтобы в нашем кружке занимались молодые, работницы со швейной фабрики...
— Там есть замечательные девушки! — нетерпеливо перебивает Татьяна Гурвич. — Да ты их многих знаешь, они ходят в библиотеку. Аня Прайс, Зина Зигайло, Катенька Ширмакова... Погоди! — останавливает себя Таня. — Это во-первых. Людей в кружок мы, конечно, соберём. А во-вторых?
