* * *
...В трактире Соборнова прибавилось народу, почти все столы были заняты, бесшумно сновали половые с самоварами и подносами. Прохор Заикин, потягивая час с блюдца, с лицом уже мокрым от пота, говорил брату своей жены, которая понуро молчала:
— Слышь, Семён! Вот большевики дадуть землю... Я чо посею, отгадай? — Семён Воронков молчал отрешённо, потирая большими пальцами белый шрам на щеке. — Гороха посею, вот чего! Нихто яво у нас в Луковке не садит, а я... Уж больно горох люблю, ежели со свининой в печи томить...
На эстраде гармонисты — филимоновские игрушки — как раз ожили и пели дружно, в лад растягивая мехи своих инструментов:
Гармонист, гармонист —
Шёлковый платочек!
Молодеческий свист,
Медный кистенёчек!
Нам свобода дана —
Отпирай лабазы!
Выгребай всё до дна,
Выноси всё разом!..
— Что же, Прокофий Николаевич, должен констатировать. — В голосе Григория Каминского появилась горечь. — Факт есть факт — мы с вами по разные стороны баррикады.
— И всё же давайте договорим! — Редактор газеты «Свободная мысль» был полон решимости. Решимости и отчаяния. — Сделайте... Прошу вас, сделайте последнюю попытку понять меня! Очевидно, нужно как-то переключить сознание. Не знаю... — Мигалов повернулся к Ольге Розен. — Я рассчитываю на вас. Женское сердце более чуткое. Итак... Самое великое завоевание свершившейся в России Февральской революции — демократия. Она только становится на ноги... Мучительно и трудно становится на ноги. И вот сейчас наша молодая демократия под угрозой. Угроза эта — вы, большевики!
— Но почему? — ужаснулась Ольга.
— Я уже говорил... — Прокофий Николаевич резко рубил рукой воздух. — Потому что вы — партия крайних левых убеждений. При этом для вас не существует мнения других. Правы только вы, те, кто с Лениным. А кто не с вами, тот против вас! — Он повернулся к Каминскому. — Ведь так?
Возникла тяжкая пауза, заполненная невнятным гулом трактира — народ всё прибывал: закончилась смена на оружейном заводе.
— Так... — сказал наконец Григорий.
— Но неужели вы не понимаете, что это путь к анархии? — воскликнул Мигалов. — К гражданской войне! А такая война у нас — самоубийство нации! Надо знать русский национальный характер. Или мало нам в прошлом Разина, Пугачёва и иже с ними? Нет, достаточно крови... Россия не должна оказаться в состоянии гражданской войны! Россия не должна преступить свою клятву Временному правительству и оставить без поддержки людей, взявших на себя всю тяжесть и проклятие власти! Ни один класс в России не смеет претендовать отныне на диктатуру власти и, основываясь на праве захвата, объявлять себя новым привилегированным сословием!
— Весь трудовой народ — не сословие! — непримиримо сказал Каминский.
— Да поймите вы! — Прокофий Николаевич говорил громко, и его уже слушали за соседними столами, два солдата и Евдокия Заикина — тоже. — Государству, где классовые организации стремятся вырасти в болезненно раздувшиеся бюрократические опухоли, грозят неминуемая смерть и разорение. Россия нуждается не в классовой борьбе, а в исцелении всех классов общества, не в господстве одних над другими, а в бескорыстном и самоотверженном сотрудничестве всех во благо всем. Иначе — пропасть, гибель и нескрываемое проклятие народов, поверивших в нашу революцию и связавших свою судьбу с ней.
— Сначала революция должна победить! — убеждённо сказал Каминский.
— Боже мой! — Теперь в голосе Мигалова было одно полное отчаяние. — Что же делать? Я чувствую, что стучусь в глухую стену!.. Да уразумейте же! Ваша программа — это система социальных реформ, которые вы хотите осуществить силой, грубой силой! Навязать их России! Осознайте тысячелетнюю истину: широкие социальные реформы есть дело знания, опыта, осторожности и ответственности! Социальная жизнь складывается веками, она вся пропитана многолетними традициями, внедрявшимися в характер народа. Она покоится на слишком стихийных, бессознательных основах, чтобы можно было ломать и перекраивать её в пылу борьбы, под стимулом зависти, ненависти и мести!
— Наверно, это так... — прошептала Ольга Розен.
