По верёвочной лестнице друзья и взобрались на берег Немичи.
— Лёша, ты гениальный человек! — прошептал Гриша.
Дальше, правда, пришлось довольно долго ползти в густой траве: в том месте, где ограждение примыкало к берегу реки, маячила рослая фигура городового.
Порядочно иззеленили коленки штанов, лица исхлестали твёрдые стебли, пот застилал глаза.
Но вот наконец гул возбуждённых голосов, отдалённые звуки духового оркестра...
Мальчики незаметно слились с толпой.
Богатая знатная публика располагалась на двух трибунах, поблескивающих свежим тёсом. Мужчины там были в светлых костюмах, дамы в шляпах с широкими полями или с зонтиками. Поблескивали бинокли. Прочий народ расположился по бокам трибун, сидели и стояли прямо на траве, но нельзя было переходить широкую красную ленту, натянутую на колышках вдоль всего пространства, которое занимали зрители. За этой лентой расхаживали полицейские в парадных мундирах, с непроницаемыми лицами, и их вид привносил во всё происходящее нечто торжественно-зловещее.
Военный духовой оркестр, занимавший деревянный помост, во всю мощь наяривал: «Славься ты, славься, наш русский царь!»
— Вон самолёт! — прошептал Володя.
Действительно, аршинах в пятидесяти от зрителей, прямо напротив трибуны, где располагалась особенно нарядная публика (как потом выяснилось, находился там сам генерал-губернатор Минской губернии с супругой), стоял двухкрылый самолёт на небольших колёсах — Грише показалось, что они от велосипеда. Пропеллер, заключённый в металлическое кольцо, был похож на лопасти ветряной мельницы маленького размера. Перед самолётом расстилалась широкая выкошенная полоса, уходящая в глубину Комаровского поля.
— Давайте как можно ближе! — Туманский был само нетерпение.
Мальчики протиснулись к красной ленте у самого края главной трибуны и, потеснив группу мастеровых в праздничных картузах, расположились на траве.
Самолёт находился аршинах в шестидесяти от них. Возле него никого не было.
— Чудно всё это, — сказал Лёша. — Совершенно незнакомая конструкция. Колеса непропорциональны корпусу. И фамилия авиатора мне никогда не встречалась. Тадеуш Машевский... Нет, определённо не встречалась...
В это мгновение смолк оркестр, по трибунам и публике, сидевшей и стоявшей на траве, пробежала волна восклицаний, и всё смолкло.
К самолёту шли трое: высокий стройный человек в кожаном костюме, лицо которого скрывали шлем и большие очки (походка у него была стремительная и лёгкая), по правую руку от него колобком катился низенький полный человек, тоже весь в коже, только без шлема, поблескивая лысиной, по левую руку размашисто шагал представительный господин в клетчатом костюме и шляпе-канотье.
Этот господин, не доходя до самолёта, остановился, зашагал обратно, замер напротив главной трибуны и протянул руку вперёд и вверх, требуя абсолютной тишины.
— Внимание! Внимание! — Голос у клетчатого господина был зычным и слегка хрипловатым. — Смертельный трюк (у него получилось «трук») начинается! Полёт несравненного Тадеуша Машевского, связанный с риском для жизни, начинается! Оркестр!
Оркестр грянул туш.
Под его бравурные звуки клетчатый господин сгинул, Гриша не заметил, как и куда, потому что всё его внимание, как и остальных зрителей, было приковано к самолёту.
А у самолёта картинно стоял авиатор-конструктор Тадеуш Машевский, широко расставив ноги в гетрах, правда почему-то всё время поглядывая на небо, особенно на западный край, где громоздились чёрные грозовые тучи. Но до грозы было далеко...
Тем временем толстяк в коже, посверкивая лысиной, возился в моторе, что-то там, внутри кабины, дёргал, подкручивал.
Мотор не заводился...
— Ерунда какая-то, — прошептал Лёша Туманский. — Где же у них зажигание?
И тут мотор, фыркнув раз, другой, третий, наконец завёлся, начал подвывать, нота этого подвыва летела всё выше и выше, а пропеллер, вздрогнув, принялся вращаться, сначала медленно, потом всё быстрее, быстрее, быстрее! И лопасти его слились в сплошное серое кольцо.
Тадеуш Машевский в последний раз посмотрел в сторону грозовых туч, но они прочно сидели на западном крае горизонта. Тогда он помахал рукой в кожаной перчатке трибунам — там зааплодировали, особенно неистовствовали дамы, посылая герою воздушные поцелуи, — и, легко вспрыгнув на крыло, втиснулся в кабину самолёта...
