— А раз так... — Каминский старался победить волнение, которое жарким костром охватило его. — Раз так... Мы будем действовать решительно и беспощадно. Вся эта контрреволюционная сволочь и толстопузые попы должны на своих шкурах испытать крепость советской власти в Туле! — Григорий Наумович выдержал паузу, успокаивая себя. — Если, конечно, они вынудят нас применить силу.
И, как бы в ответ им на его слова, совсем близко зазвонили колокола.
— С колокольни Успенского собора, — сказал кто-то.
В ответ послышался отдалённый колокольный звон — тревожный набат летел над городом: звонили во всех тульских храмах.
В комнату ворвался красногвардеец, грохнул прикладом винтовки об пол, заорал шалым и радостным голосом:
— Идуть! Попёрли! Из храма попёрли! С хоругвями! И из других церквей идуть! В кремле собираются!
Каминский быстро поднялся. Шинель упала с плеч, и он не обратил на это внимания.
— Что же, товарищи... — Желваки гуляли на похудевшем лице Григория Наумовича. — Они сами бросают нам вызов.
— Может быть, крестного хода не будет? — сказал Александр Иосифович Кауль. — Всё ограничится митингом в кремле?
— Если так... — И досада прозвучала в голосе Каминского. — Подождём. Не выйдут из кремля... Пусть пошумят. Вмешиваться не будем. Но если пойдут... Во всяком случае, мы должны быть готовы. На Киевской патрули на местах?
— Так точно, товарищ Каминский!
— Тогда пусть каждый займётся своим делом.
Задвигались стулья, люди стали выходить из комнаты.
Было уже совсем светло, и кто-то задул керосиновые лампы.
— Кожаринов, — тихо сказал Григорий Наумович, — задержитесь.
...Они остались в прокуренной комнате вдвоём.
— Надо меньше готовить и больше делать, — зло сказал Каминский.
— Слушаюсь!
— А лучше совсем не говорить, когда в комнате битком народу.
— Виноват, товарищ Каминский.
— Где у тебя пулемёт?
— На колокольне кафедрального. — Кожаринов сгорал от нетерпения, нетерпения действовать. — Да Федька всё знает. Он там с ночи. Над звонницей затаился. Потеха! Сейчас звонарь в колокола бьёт, а ни хрена не видит. Федька по людям — ни-ни. Только одну очередь, чтоб напугать, в воздух. Ну, а сводный отряд на углу Киевской и Посольской... А дальше патрули на перекрёстках. Ежели пойдут, тогда уже без стрельбы не обойтись.
— Главное, чтобы пошли, — прошептал Каминский.
— Пойдут! Можете не сомневаться! У меня там, среди этих, с хоругвями, свои людишки, знают, как народ подогреть.
— Ладно! Действуйте!
— Слушаюсь, товарищ Каминский!
...Было двенадцать часов дня. В кремле, вокруг Успенского собора и величественной колокольни с позолоченным шлемом, выдающегося творения архитектора Прове, собралась огромная толпа верующих с хоругвями и иконами. Были среди них монахи в чёрных длинных одеяниях.
Всё было спокойно, пристойно. На паперти собора стоял епископ Иувеналий в полном облачении и с крестом на груди. Он говорил негромко, но все его слышали:
— Чада мои возлюбленные! Дети Христовы! Этим нашим богоугодным собранием мы, с молитвою на устах, заявляем новым властям, что не можем принять декрет об отделении церкви от государства! Потому что государство российское — это жизнь нашего народа, а душа народная — это вера Христова! И нет без этой веры ни отдельного человека, ни народа!
— Воистину!
— Воистину так! — слышалось из толпы.
Люди истово крестились. Колыхались над головами хоругви.
— Молви дале, владыко!
— Об одном прошу вас... Только об одном... Мы сказали власти своё слово. Верую: нас услышат! Об этом и молитва моя сегодняшняя. Но нам запретили крестный ход, которым мы собирались пройти по Киевской до храма Всех Святых... — Шумок прокатился по толпе. — Власти опасаются беспорядков. Что же... Подчинимся, братья и сёстры. Ибо всякая власть — от Бога!..
— Нет, владыко! — вдруг разрушил тишину высокий женский голос. — Ихняя власть от антихриста! Веди нас в крестный ход!
— Крестный ход! — закричали с разных сторон.
Был среди кричащих молодой монах, ветром завернуло чёрную рясу, а под ней — солдатская шинель!
Но — некому разобраться, понять, что к чему: всё смешалось, двинулось. Толпа повалила к воротам.
