— Здорово чешет этот славянин, — с видом знатока оценила Зази.
Надо признать, туристы выразили свое согласие, с энтузиазмом выкладывая монету и подтверждая тем самым, во-первых, высокий престиж Габриеля, а во-вторых, широту лингвистических познаний Федора Балвановича.
— А вот, кстати, и мой второй вопрос, — сообщила Зази. — Когда я подошла к тебе у Эйфелевой башни, ты чесал по-иностранному не хуже его. Как это у тебя получалось? И почему сейчас ты не говоришь?
— Понимаешь, — сказал Габриель, — этого я и объяснить тебе не смогу. Бывают вещи, которые случаются непонятно как. Озарение гения.
Он допил гранатовый сироп.
— Чего ты хочешь, с артистами и не такое случается.
Зашибю и вдова Аз уже некоторое время медленно шли рядом[*], однако куда глаза глядят и к тому же в молчании, прежде чем обнаружили, что они медленно идут рядом, но куда глаза глядят и к тому же в молчании. Тут они переглянулись и улыбнулись: то заговорили их сердца. Они стояли, смотрели друг на друга, раздумывая, что им друг другу сказать и на каком языке. И тогда вдова Аз предложила немедля отметить их встречу, осушив по бокалу, и с этой целью вступить в зал кафе «Велосипед» на Севастопольском бульваре, где несколько торговцев с Центрального рынка уже заливали свой пищепереварительный трактат, прежде чем катить дальше принадлежащие им овоща. Там мраморный столик гостеприимно предложит им опуститься на бархатный диванчик, и они омочат губы в стаканах, ожидая, когда мертвенно-бледная подавальщица отвалит, чтобы слова любви наконец пробились сквозь шипение пивной пены. В час, когда положено пить безградусные фруктовые соки ярких цветов и крепкоградусные бледноцветные напитки, они будут сидеть на вышеупомянутом бархатном диванчике, сплетая трепетные руки, и обмениваться перегоняющими друг друга вокабулами, предвещающими сексуальное взаимообщение в очень недалеком будущем. Нет, нет, ответил ей Зашибю, мне нельзя, я в мундире, позвольте мне сменить прикид. И он назначил ей свиданку на предмет принять апередиф в ресторации «Сфероид» на той же улице, только чуть дальше по правую руку. Потому как проживал он на улице Рамбюто.
Возвратясь в состояние одиночества, вдова Аз испустила вздох. Я совершаю безумство, произнесла она вполголоса, говоря сама с собой. Но несколько этих слов не упали, в пошлом значении, на тротуар, дабы кануть в неизвестность, нет, они попали в ушные раковины некой особы, которую глухой никак не назовешь. Три этих слова, предназначенные для собственного употребления, немедленно вызвали нижеследующий ответ: а кто их не совершает? С вопросительным знаком, поскольку ответ был перконтативный[20]:
— Э, да это ты, — бросила вдова Аз, обнаружив Зази.
— Я только что видела вас с этим мусорменом. Вы были здорово комичны.
— В твоих глазах, — сказала вдова Аз.
— В моих глазах? Что «в моих глазах»?
— Комичны, — пояснила вдова Аз. — А в других глазах вовсе не комичны.
— А те, в которых не комичны, я в гробу видала, — сказала Зази.
— Ты что, одна?
— Да, дорогуша, я гуляю.
— Но в этом квартале в такое время нельзя выпускать девочку одну гулять. А что приключилось с твоим дядей?
— С туристами связался. Повел их играть в биллиард. А я пока дышу свежим воздухом. Биллиард я в гробу видала. Но я туда вернусь подзаправиться с ними. А потом они пойдут смотреть, как он танцует.
— Кто танцует?
— Дядя.
— Этот слон танцует?
— И еще в балетной пачке, — с гордостью сообщила Зази.
У вдовы Аз отпала челюсть.
Они дошли до бакалейной лавки, торгующей оптом и в розницу; на другой стороне бульвара с односторонним движением аптека, оперирующая в той же степени распивочно и в не меньшей мере на вынос, изливала свой зеленый свет на толпу, алчущую ромашки, деревенского паштета, леденцов, цитварного семени, камамбера и медицинских банок; на ту самую толпу, что, по правде сказать, потихоньку начинала уже редеть вследствие притягательной близости нескольких вокзалов.
Вдова Аз исторгла вздох.
— Ты не против, если я немножко пройдусь с тобой?
— Собираетесь следить, как я себя веду?
— Нет, нет, просто побуду в твоем обществе.
