— Она пробудет тут всего два-три дня, — успокоил его Шарль.
— Два-три дня! — возвопил Турандот. — Да за два дня она успеет забраться в ширинки всем старперам, которые оказывают мне честь быть моими клиентами. Я не желаю никаких историй, никаких неприятностей, ты слышишь, не желаю!
Попугай Зеленец, обкусывавший коготь, обратил на них свой взгляд и, прервав туалет, вмешался в разговор:
— Ты говоришь, говоришь, и это все, что ты можешь.
— Если подумать, он прав, — согласился Шарль. — Какого черта ты мне орешь, что не желаешь неприятностей, я-то тут при чем?
— Да клал я на него, — проникновенно произнес Габриель, — вот только одно мне непонятно, чего ради ты рассказал ему, как изъясняется малышка.
— Потому что правда для меня главней всего, — объяснил Шарль. — И потом, тебе все равно не удалось бы скрыть, что твоя племянница потрясающе плохо воспитана. Вот ты в детстве так выражался?
— Нет, — ответил Габриель, — но я ведь не был девчонкой.
— Прошу за стол, — кротко пригласила Марселина, внося супницу. — Зази! — кротко крикнула она. — Садись за стол!
И она принялась кротко разливать содержимое супницы по тарелкам.
— О, консоме, — с удовлетворением констатировал Габриель.
— Не преувеличивай, — кротко сказала Марселина.
Тут наконец и Зази присоединилась к ним. Ничего не выражающим взглядом она оглядела стол, с неудовольствием констатируя, что проголодалась.
После бульона были поданы кровяные колбаски с картофелем по-савойски, затем паштет из гусиной печенки (каковой Габриель притаранил из ресторанчика, причем в количестве хоть задом ешь, так что можно было не ограничивать себя), затем сладчайший из десертов, а затем кофе, которого выпили по нескольку чашек, бикоз[8] Шарль и Габриель вкалывали ночью. После ожидавшегося сюрприза в виде гранатового сиропа с киршем[9] Шарль отвалил, у Габриеля же работа начиналась не раньше одиннадцати. Вытянув ноги под столом, так что они даже высовывались из-под него, он улыбнулся Зази, с чопорным видом застывшей на стуле.
— Как ты думаешь, малышка, — обратился он к ней, — не пора ли нам отправиться баиньки?
— Кому это «нам»? — поинтересовалась она.
— Как это кому? Тебе, разумеется, — ответил Габриель, попавшись в расставленную ловушку. — В каком часу ты там ложилась спать?
— Мне кажется, здесь и там — это две большие разницы.
— М-да, — благодушно подтвердил Габриель.
— И меня прислали сюда, чтобы здесь все было не так, как там. Или нет?
— М-да.
— Скажи-ка, дядя, ты говоришь «да», чтобы просто отбрехаться или вправду так думаешь?
Габриель повернулся к улыбающейся Марселине.
— Нет, ты посмотри, как лихо нынче рассуждают детишки. Спрашивается, на кой их мучать и заставлять ходить в школу?
— А я вот хочу ходить в школу до шестидесяти пяти лет, — объявила Зази.
— До шестидесяти пяти? — переспросил несколько изумленный Габриель.
— Да, — подтвердила Зази. — Я хочу быть учителкой.
— Неплохая профессия, — кротко сказала Марселина. — Пенсию получишь.
Последние слова она произнесла чисто автоматически, поскольку в совершенстве знала французский.
— В жопе я видела пенсию, — сказала Зази. — Вовсе не из-за пенсии я хочу быть учителкой.
— Само собой, — кивнул Габриель. — Кто бы сомневался.
— Тогда скажи почему? — спросила Зази.
— Вот ты нам сейчас и объяснишь.
— А самому догадаться слабо?
— До чего же все-таки умные современные дети, — сообщил Габриель Марселине.
После чего обратился к Зази:
— Так все-таки почему же ты хочешь стать учительницей?
— Чтобы девчонок доставать. Всех, кому через десять, двадцать, пятьдесят, сто, тысячу лет будет столько же, сколько мне сейчас, чтоб они у меня кровавыми слезами умывались.
— Ага, — протянул Габриель.
— Ух, какой я с ними буду сволочью. Они у меня пол будут вылизывать языками. Тряпки, которыми доску вытирают, жрать будут. Я им всю жопу истыкаю циркулем. Сапогами испинаю. Потому что я буду носить сапоги. Зимой. Высокие, вот досюда (жест). И с вот такущими шпорами, чтобы задницы в кровь изодрать.
— Понимаешь, — с невозмутимым спокойствием произнес Габриель, — если судить по тому, что пишут газеты, развитие современного образования идет в несколько ином направлении. В совершенно даже противоположном. Мы идем к воспитанию добротой, благожелательностью, мягкостью. Ведь правда, Марселина, об этом писали в газете?
