— Борьба с верой в сказочную личность — вот задача теперешней моей жизни, — сказал Потанин. — Нужно торопиться. Как жаль, что на самые важные дела нередко приходится конец жизни… Если удастся закончить книгу «Ерке, сын неба Северной Азии», будем считать, что старый бродяга Потанин прожил свою жизнь не зря…
И снова — в который раз за этот вечер, — он заговорил о Сибири, стал рисовать перспективы, которые могли бы открыться перед родным краем…
— Для начала — необходимо активизировать Общество изучения Сибири, — повторил он свою мысль, высказанную в начале вечера. — Вот тогда мы могли бы поговорить более конкретно…
Могли бы… Воспарит голубая мечта на розовом шаре воображения — да и мячкнется на мерзлую землю. Где взять средства для общества? Где найти деловых людей, истинно пекущихся о развитии сибирской экономики? Ни то, ни другое само не произрастало на сибирских просторах… Английские и американские фирмы — вот что прививалось в Сибири. Они и без «подушек» чувствовали себя здесь превосходно. Занимали исподволь, понемногу, но ухватисто сибирское маслоделие, лесной промысел, золотые прииски… «Юдоль плача, стенания и скрежета зубовного» Сибирь они зовут «золотым дном», бесстыдно наживаясь на ее бедах. Как и чем противостоять иностранному вторжению, последствия которого могли бы стать более разрушительными, нежели от вторжения Наполеона?!
— Противостоять-то можно, — сказал Обручев. — И силы научные у нас имеются, и к практике мы все ближе подвигаемся. Так ведь, Василий Васильевич? Чем, к примеру, не противостояние ваши лабораторные опыты, доказывающие возможность сибирского виноделия из ягод? Или вспомним шелкопряды Порфирия Никитича… Сибирские ученые многое могут внести в практику… Если бы местные промышленники да предприниматели не оглядывались за океан…
Истина в словах Владимира Афанасьевича — истина горькая. Сколько прекрасных идей, отработанных экспериментов не вышли за пределы научных лабораторий!..
Глухая казематная стена отделяет русскую науку от промышленности и сельского хозяйствования, крестьянского труда. Разве что в военных сферах — и то изредка — прислушивались к мнению русских специалистов… Такова была печальная действительность.
О многом говорилось в этот вечер у Потанина. Упоминалось имя Климента Аркадьевича Тимирязева, его слова о том, что для ученого нет хуже греха, чем забвение о своем долге перед народом, о своих гражданских обязанностях.
Вспоминали Алтай, где «крупными штрихами написана большая сказка прошедшего», царство папоротников, когда «словно идешь по подносу, уставленному рюмками».
Пели. Смеялись — хозяин развеселил мастерски рассказанной сценкой.
— Едем это мы, господа, в купе, по железной дороге… Оказался случайный господин. Делает вид ученый и образованный. «А знаешь ли ты, братец, — пристал он ко мне, — что растения женятся?» — «Нет. Понятия не имею, господин хороший». Он и обрадовался. «А ведь женятся, — говорит, — стервецы! У них есть бабы и мужья…». И так далее, и тому подобное — на таком же чистейшем купеческом языке прочел лекцию об оплодотворении у растений. Вот это сампьючайство дак сампьючайство! Вот это невежество и самохвальство…
Крылов был счастлив от состоявшегося знакомства. Образ человека, заложившего свою единственную ценность, золотую Константиновскую медаль, полученную от Русского географического общества за исследование Тибета, для того, чтобы продолжить научную экспедицию, человека, который, экономя на грузчиках, сам впрягался в повозку, недоедал, недосыпал, терпел лишения ради науки, — этот образ наполнился особой теплотой и сердечностью.
Часы, проведенные в обществе этого человека и его окружения, до конца дней своих Крылов считал незабываемыми.
* * *
Пройдет немного времени — и Василий Васильевич Сапожников отправится в свое первое путешествие на Монгольский Алтай. Десять ледников откроет он за лето 1905 года. Самой большой ледник получит имя Григория Николаевича Потанина. Ледник Александра — назовет златоуст другой мощный и прекрасный глетчер близ горы Шатер. В честь жены Потанина назовет.
