– Ты живешь здесь одна? – спросил он.
– Да, с тех пор, как погиб мой муж в сражении у Йассы-Чамана. Он был военным эмиром, выступил на стороне султана Джалал-ад-Дина против коалиции мусульманских государств.
– Прими мои соболезнования, – сказал Егор. – Но я не вижу челяди в твоей крепости.
– Ты слишком любопытен, – пожурила его хозяйка, – не пристало гостю приставать с подобными расспросами к хозяевам. Лучше расскажи о себе, как того требуют приличия.
– Кстати говоря, я был знаком с Джалал ад-Дином, – заметил Егор.
– Что ты говоришь? – изумилась Мина!
– Представь себе. Мы как-то не поделили охотничью добычу, это было в Нахичеване.
– Вот как, и чем, это закончилось для тебя? Раз ты сейчас здесь, значит, не сильно пострадал.
– Обошлось, он даже согласился уступить мне подстреленную птицу.
– Чудеса, да и только. А ты женат?
– Уже нет.
– Она умерла?
– Нет, всего лишь попросила развода.
– Неужели. Вообще-то это редкость. Мусульманские женщины по доброй воле не требуют развода.
– Вообще-то я не мусульманин. И по доброй воле никто и никогда не требует развода, но по воле обстоятельств.
– Какие же были обстоятельства у твоей жены?
– Потребность в тихой семейной жизни. Я не мог ей этого дать. Но мне не хочется говорить об этом.
– Хорошо. Давай поговорим о другом. Я вдова, и ты свободен. Я тебе нравлюсь?
– Конечно.
– Женись на мне, и останься здесь. И тебе не придется рушить медную скалу.
– Гранитную. Но я не ищу легких путей в жизни.
– Я это уже поняла. Ты отказываешься? Значит, я тебе не нравлюсь?
– Как может не нравится такая красавица, как ты.
– Спасибо и на этом.
Вошел Ибрагим, неся огромный поднос, уставленный всякой снедью. Поставил на стол.
– Вообще-то у меня сердце не на месте, – озабоченно сказал Егор, оглядывая все это великолепие. – Я недостаточно спокоен, чтобы вкушать все это с удовольствием.
– Твое сердце рвется к девушке. У нее не будет повода для ревности. Ведь, ты отказался на мне жениться.
– Мое сердце рвется не к девушке, а к мужчине.
– Как?! Тебе нравятся мужчины! – Воскликнула Мина. – Вот это новость! Поэтому ты не хочешь на мне жениться!
– Вообще-то один мужчина, и это не то, что ты подумала. Он мой друг, и он в беде.
– Ладно. Ты меня успокоил. Значит, для меня еще не все потеряно. Давай выпьем вина и подумаем, как его спасти. Ибрагим, ты свободен. Оставь нас.
– Слушаюсь и повинуюсь, госпожа.
– И копье свое забери, он рождает в моем сознании ненужные ассоциации. Итак, – сказала принцесса, когда они остались одни, – сколько у нас времени, чтобы помочь твоему другу?
– Неделя, может быть десять дней, но это максимум.
– Да это же целая вечность, в таком случае налей нам вина, Аполлон.
– Фархад.
– Ну да, Фархад. Я помню. Но ты красив, как греческий бог Аполлон. Так же атлетичен и златокудр. Можно я буду тебя звать Аполлон?
– Хоть горшком назови, только в печку не ставь, – ответил Егор.
– Хорошо сказано, вопрос в том, что ты подразумеваешь под словом печь, – не мои ли жаркие объятия и лоно?
– Как-то мы далеко зашли, принцесса, – целомудренно ответил Егор, – прямо с места и в карьер. Я вообще-то не любитель метафор. Если я говорю печь, это значит, что я имею в виду печь, тигель. Тем более, что я кузнец по первой своей профессии и слово печь не произношу всуе.
– Вот как, а кто же ты по второй профессии?
– Охотник.
– Надо полагать, есть и третья профессия?
– Да, еще я воин.
– Потрясающе, да ведь ты просто создан для меня, ты мужчина моей мечты. Однако я любитель метафор. Ну что же давай выпьем, как сказал поэт:
Пей, будет много мук, пока твой век не прожит
Стечения планет не раз людей встревожит
Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи
И кто-нибудь себе из них хоромы сложит.
За тебя витязь!
Егор согласно кивнул, взял свой кубок, наполненный вином и, сказав себе: «Эх, была, не была», выпил. Мина тоже выпила и перевернула кубок, показывая, что в нем не осталось ни капли.
Егор почти не ел и плохо спал последние двое суток. Выпитое вино тут же дало о себе знать. Лишь только он поставил кубок на ковер, сразу же почувствовал, как по жилам разливается божественная благодать. Он ощутил необычайную легкость в теле и внезапную уверенность в том, что Архимед был прав. Он сам готов был перевернуть весь мир, если ему дадут точку опоры.
