Слушая генерала, Каппель старался не смотреть на него. «Я тут же написал новый приказ, — сказал Войцеховский. — Северной группе немедленно вернуться на линию обороны, занять левый фланг и выровняться с соседними частями. Назначил нового командующего и сразу уехал».
Каппель тяжело поднял голову: «Что ж, Сергей Николаевич, по-иному вы не могли поступить…».
Через пару дней, уже под Новониколаевском, стало известно о бунте Барабинского полка, командир которого, полковник Ивакин, пытался арестовать Войцеховского. На станции возникла перестрелка, свои стреляли в своих, и только вмешательство поляков остановило междоусобицу. Ивакин бежал, но был застрелен в узких пристанционных тупиках между хвостами застрявших эшелонов.
Весь Новониколаевский вокзал и даже дома в городе были оклеены листовками, комментирующими убийство Гривина. Листовки были изданы генералом Сахаровым и на всех мало-мальски мыслящих людей производили гнетущее впечатление. Каппель пребывал в самом тяжелом расположении духа и отзывался о листовках в том смысле, что они чрезвычайно вредны, поскольку трактуют случившееся несчастье как событие, которое дисциплинирует армию. Дисциплинирует или нет, но эту трагедию, считал он, не следует афишировать, ибо она, напротив, может послужить лишь делу разобщения и раскола.
Между тем раскол преследовал Белую гвардию по всем направлениям. Мало было неудач на фронте и проблем со снабжением, мало было того, что тиф косил отступающие части, а мороз вымораживал целые отряды еще совсем недавно боеспособных частей, — нужна была еще бесконечная борьба за лидерство, беспрестанное возникновение и падение правительств, министерская чехарда, лихорадочный поиск возможностей урвать что-то лично для себя, политическая торговля с применением силы или шантажа; вдобавок в дело постоянно влезали союзники, что-то диктовали, чего-то требовали, преследуя, конечно же, свои собственные интересы. И не было этому конца…
На другой день после убийства Ивакина Каппель прибыл на станцию Тайга, где, к своему удивлению, обнаружил плотное оцепление вокруг эшелона генерала Сахарова. Вскоре выяснилось, что Сахаров арестован молодым генералом Пепеляевым. Отыскав салон-вагон генерала, Каппель поднялся наверх. Разговор сразу принял резкий характер. Пепеляев принялся обвинять Сахарова во всех смертных грехах, главными из них почитая позорную и бесславную сдачу Омска, все ужасы и беззакония, творимые вдоль линии железной дороги, на всем протяжении путей отступления Белой армии. Пепеляев грохотал, требуя немедленного суда над Сахаровым. Каппель резко возражал: «Как можете вы, молодой еще человек, поднимать руку на своего командующего? Кто дал вам на это право? Какой пример вы подаете войскам? Сегодня вы позволили себе применение силы против своего командира, а завтра наученные вами подчиненные поднимут на штыки вас! Вы что себе позволяете? Только Колчак может дать санкцию на арест генерала!» «Так добейтесь такой санкции как преемник Сахарова, — запальчиво вскричал Пепеляев, — и знайте, что я уже направил Верховному ультиматум. Чтобы вы уж хорошенько осознали сложившуюся ситуацию, доложу вам: я потребовал от Колчака не только ареста Сахарова и расследования его преступных деяний, но и созыва Сибирского Земского собора! И пусть Колчак не уповает на свой конвой, я и его арестую в случае необходимости!» «Вы с ума сошли! — потерянно сказал Каппель. — Немедленно снимите оцепление!».
Дело могло кончиться мятежом, но положение спас явившийся как раз в Тайгу родной брат Пепеляева, который был премьером правительства Колчака. В итоге Сахарова официально и окончательно отстранили от должности и уже согласно приказу Колчака отправили на следствие в Иркутск…
Полковник чувствовал слабость и легкое головокружение; прикрывая глаза, он видел странные путаные картины, словно сидел в харбинском кинотеатре и смотрел на замызганное полотно экрана: вот Народная армия выходит стройными рядами на какой-то плац, браво марширует… и пласты тяжелого зноя лениво перемещаются над головами солдат… полковник вглядывается в колеблемый ветром грязный экран, в поцарапанное, выцветшее изображение, и до него доходит, что армия идет по африканской саванне… синяя пыль клубится над воинами… они ломают строй и разбредаются по красно-желтой земле… за плечами у них — волосяные сачки… а где же винтовки? Чем мы будем воевать? Но солдаты не собираются воевать, они берут в руки сачки и принимаются ловить насекомых, которые перемещаются по саванне роями, колониями …Тут начинает дуть обжигающий морозом ветер, и в самую гущу армии врывается бронепоезд, который лупит из всех орудий. Солдаты беспорядочно мечутся, их фигуры накрывает метель, а бронепоезд все продолжает палить… экран становится пустым, безлюдным, и тьма наваливается на полковника…
