«Злого гения» начали публиковать через синдикат владельцев газет в декабре 1885 года, и Тиллотсон в «Бюро художественной литературы» заплатил ему больше, чем Коллинз когда-либо получал за прежние романы. В его жизни не чувствовалось упадка, по крайней мере, не в денежном плане. Новая книга была посвящена несчастной семье, состоявшей из мужа, жены и их маленькой дочери. Когда в истории появляется привлекательная гувернантка, начинаются обычные в таких случаях осложнения. Гувернантка покидает дом, но ее зовут обратно, потому что девочка тоскует по ней, затем мать семейства бежит из дома вместе с дочерью, в Шотландии получает развод и ищет укрытия от бывшего супруга. Дополнительные трудности и путаница приносят новые несчастья, пока, наконец, муж и жена не решают вновь воссоединиться.
Как обычно, Коллинз соткал повествование из невротического смешения людей, испытывающих непрестанный страх, находящихся настороже, впадающих в нервную горячку, крадущих письма друг у друга, совершающих побеги, доходящих до нервного коллапса или паралича; две главные страсти романа — жадность и страх. Та же атмосфера царит и в повести, которую Коллинз писал после «Злого гения». «Река вины» создавалась невероятно быстро, работа сопровождалась нервным истощением и периодами прострации. Неясно, что за причина побуждала его к такой лихорадочной активности. Может быть, отчасти деньги — он хотел подстраховаться на будущее. Может быть, опасения, что праздность приведет к срыву — человек, усердно трудившийся на протяжении всей жизни, мог с ужасом смотреть на перспективу совершенно свободного времени. Но, может быть, это была страсть рассказчика. Сам он сказал, что «Река вины» колотилась у него в голове и шептала: «Почему ты не выпустишь меня наружу?»
Он работал по двенадцать часов в день и закончил сочинение за месяц. Это история глухого жильца, известного как Бедолага, влюбившегося в дочь домовладельца и пытавшегося отравить счастливого соперника.
«Люди вашего возраста, — заключил он, — обычно судят по поверхности. Усвойте эту полезную привычку, сэр, и начинайте вглядываться в глубину Меня… Узнайте, — сказал он, — какие демоны выпускает на свет моя глухота, и не позволяйте чужим глазам увидеть это чудовищное зрелище. Вы найдете меня здесь завтра и к тому времени примете решение, стану ли я вашим врагом или нет».
Естественно, такое напряжение подрывало здоровье Коллинза, и без того слабое. Он сказал Нине Леманн, что, как почтовые лошади прежнего века, мчит галопом, не чувствуя поводьев. Но «помните, как дрожали передние ноги почтовых лошадей, как резко опускались их головы, когда путешествие подходило к концу? Так и я, Падрона, так и я». Другому корреспонденту он писал, что «смертельно устал»; он чувствовал себя слабым и старым, подавленным. В голове царила такая путаница после чрезмерных усилий, что он не знал, где верх, где низ.
На протяжении того трудного года он редко «бывал дома» для случайных посетителей. Его душил лондонский туман. «Ты не жалеешь этим утром, что вообще родился на свет? — спрашивал он Уотта. — Я жалею». По ночам он не мог спать. Он предостерегал Эдварда Пиготта от сквозняков в железнодорожных вагонах. Он до смерти хотел увидеть море, почувствовать его запах, но, когда на самом деле летом 1886 года выбрался в Рэмсгейт, разразились подряд два суровых шторма, и в воздухе стоял такой нестерпимый жар, что невозможно казалось дышать. Возникла снова угроза «глазной подагры», и он впал в состояние, которое сам назвал «синим ужасом». Маячила скорая перспектива леденящего холода лондонской зимы. Вечерний воздух скверно влиял на легкие. Тем не менее он старался выходить из дома. Он взял Кэролайн и Кэрри в свою ложу на выступление Лили Лэнгтри в «Лионской красавице»[34], надеялся выбраться на следующей неделе в Хэймаркет на «Джима Пенмана»[35]. Театр был для него своего рода наркотиком. Он уносил его из повседневного мира.
Жара следующего лета в Лондоне спровоцировала у него нервное обострение и мрачные предчувствия. Он вздрагивал, даже когда внезапно открывалась дверь. Одному из друзей он сказал, когда в последний раз ужинал вне дома, что ему становится «дурно от страха» каждый раз, когда из-за угла появляется кеб. Берд советовал ему покинуть Лондон, но Коллинз с ужасом думал о необходимости ехать поездом, его отталкивала перспектива неизбежного шума. Единственным лекарством стала для него тихая вечерняя прогулка в мирном окружении. С приближением зимы воздух стал сырым, и он оказался узником дома.
