Но все же он горел желанием начать новый роман. Он говорил, что идея «бурлит» новыми персонажами и историями. Отчасти «Слепая любовь» стала откликом на грандиозный скандал со страховкой, незадолго до того произошедший в Германии; человек оформил на себя страхование жизни, а затем нашел похожего внешне умирающего и убедил лечь в больницу под его именем. Смерть несчастного была ускорена ядом. Коллинз соединил эту историю с рассказом про любовную одержимость добросердечной женщины мошенником. И на этот раз были собраны все традиционные ингредиенты его поздних сочинений.
Но 21 июня он сделал пометку на рукописи: «Итак, история написана для прессы до конца части 18». Девять дней спустя у него случился удар, парализовало левую сторону, опасались, что поврежден мозг. Прибыл Фрэнк Берд, он остался с больным на ночь. Временами Коллинз приходил в сознание, но у него начиналось «удушье» в области сердца. Кэрри Грейвз написала Уотту, что «у него временами легко в голове, и он не понимает, насколько болен». Он также испытывал перевозбуждение и начинал тревожиться о продвижении романа. Он не знал, но мог предполагать, что больше не сможет работать. Месяц спустя Кэрри Грейвз сообщила, что он окреп, но «паралич» все еще воздействует на его мозг. Она написала романистке Мэри Элизабет Брэддон: «Это ужасный шок — видеть столь чудесного гения сраженным в одно мгновение». Однако он уже мог лучше сосредотачиваться, много говорил о прошлом, Кэрри говорила Брэддон: «Сердце болит, когда видишь и слушаешь его».
4 августа случился рецидив, в течение двадцати шести часов он не мог ни есть, ни пить. Затем снова наступило облегчение, и Кэролайн смогла позавтракать вместе с ним. Он заметно оживился, Кэрри отвезла детей в Брайтон, в доме с Коллинзом оставались две платные сиделки. В конце месяца он продиктовал старшей дочери Мэриан письмо Уотту, в котором сообщал, что доктор доволен его прогрессом. Уотт успокоил его по поводу незавершенного текста «Слепой любви», убедив другого писателя, Уолтера Безанта, довести работу до финала. Задача была не настолько сложной, как может показаться, потому что Коллинз, следуя своей обычной практике, заранее сделал наброски с описанием каждого поворота сюжета, причем весьма детально, он также написал уже ряд диалогов к будущим частям. «Я был поражен, — писал Безант, — его пониманием огромной важности диалога в привлечении читательского внимания к эпизоду». Серию выпусков начали в Illustrated London News 6 июля и довели до конца без перерывов.
К началу сентября рука Коллинза достаточно окрепла, так что он смог сам написать письмо Фредерику Леманну, сообщая, что доктор «полон надежд» и сам он ожидает «более здоровых дней» впереди. Он был слишком слаб, чтобы принимать всех посетителей, которые приходили на Уимпол-стрит, но сумел поговорить с Джорджем Редфордом, который играл на виолончели на музыкальных вечерах у Джордж Элиот. Позднее Редфорд вспоминал: «Он сказал, пожав мне руку с прежней теплотой, “видите, я в порядке — чувствуете мою руку”». Они с Редфордом выкурили по сигаре. Редфорд добавляет: «Мне было трудно прятать взгляд». Затем, через две недели, начался бронхит, его пересадили к камину, закутав в одеяла. 21 сентября он написал карандашом записку Фрэнку Берду: «Я умираю, дорогой друг. У. К.». Затем на отдельном листке бумаги оставил еще одно послание. «Они сводят меня с ума, запрещая мне ин… Приходите, бога ради. Я слишком несчастен, чтобы писать». «Ин…», может быть, начало слова «инъекция». Берд прибыл немедленно, но пациент был уже вне пределов помощи земными средствами. Он ушел медленно и без боли. В понедельник, 23 сентября, Кэролайн Грейвз записала в дневнике: «Уилки умер в 10 утра».
Провожавшие его собрались на Уимпол-стрит утром в пятницу, 27 сентября 1889 года, чтобы сопровождать катафалк до кладбища Кенсал-Грин. В траурной процессии были Уильям Холман Хант и Эдвард Пиготт, знавшие его с юности, Чарлз Диккенс — младший и Фрэнк Берд, а также Артур Пинеро и Сквайр Бэнкрофт. К ним присоединились Эндрю Чатто и Александр Уотт. Кэролайн Грейвз и Кэрри Бартли с мужем представляли официальную семью. Марта Радд и ее дети не присутствовали на поминальной службе. Вместо этого они прислали крест из белых хризантем «от миссис Доусон и семьи». Коллинз до конца презирал викторианские условности, он распорядился, чтобы на похоронах не было черных лент на шляпах, перьев или погребальных шарфов.
