Несколько месяцев спустя его утешил и вдохновил успех «Новой Магдалины» в театре «Новелти» на Грейт-Грин-стрит. В этом случае он не посетил первую премьеру — неизвестно, из-за приступа невралгии, как он сам сказал, или из-за чрезмерного волнения. После провала в «Адельфи» он никогда больше не писал пьес для лондонских театров.
Однако его поддерживал успех «Сердца и науки», так что он почти сразу приступил к новой серии выпусков. Он хотел уберечься от американских пиратов, а потому пообещал издательству «Харпер энд Бразерс», что предоставит им полную рукопись за три месяца до окончания публикации в прессе в Англии. В таком случае у пиратов не было возможности опередить его. Конечно, это означало, что огромное напряжение, от которого предостерегал его Фрэнк Берд, никуда не делось, и последние десять глав пришлось писать, не отрываясь ни на что, кроме еды и сна. Коллинз признавался: «Для меня все это так реально и по-настоящему, я верю, что персонажи — это живые люди». Неудивительно, что в итоге он остался совершенно обессиленным. Он чувствовал себя как «застиранная тряпка». Он принимал ртутный каломель, растительное средство безвременник и, как обычно, лауданум. Кроме прочего, у него началась ангина, и она спровоцировала мучительные боли в груди — то, что называли «грудной болью» или «грудной жабой». Помогали ему лишь ингаляции амилнитрита, после которого боль отступала, но он испытывал головокружение. И все равно продолжал писать.
«Мой ответ: нет» — еще одна тайна необъяснимой смерти. Молодая девушка-сирота отправляется на поиски правды о кончине своего отца. Она узнает, что все, у кого она пытается выведать факты, скрывают некие важные элементы роковой истории. Был ли ее отец убит? Его горло перерезали бритвой? Решение загадки таится в заляпанной кровью записной книжке, где она находит слова «Мой ответ: нет». Так начинается удивительное и захватывающе повествование в типично коллинзовской манере. Это роман чистого саспенса, в котором люди встречаются — случайно или намеренно, оказываются связаны смертельной тайной, и никто, кроме них, не может ее раскрыть. Ни один писатель не умел создавать такие истории лучше Коллинза.
А затем умер его пес. Томми был постоянным его спутником на протяжении многих лет, и Коллинз был безутешен — сильнее, чем после смерти брата; он сказал, что ужасно страдал во время финальной болезни собаки. В «Опавших листьях» он писал: «В жизни мужчины бывают периоды, когда он находит желанное облегчение в обществе четвероногого спутника, а не в компании двуногих». Вечерами Томми приходил к нему, смотрел в глаза, вилял хвостом, ворчал, и это было сигналом, что пора идти в постель. Теперь, куда бы он ни пошел, чем бы ни занимался, ему не хватало маленького скотчтерьера.
Настроение немного улучшилось благодаря забавной переписке с одиннадцатилетней девочкой. Он встретил Нэнни Уинн и ее мать благодаря Фрэнку Берду, который был и их доктором. Коллинзу всегда нравились дети и их пристрастия, многие чудесные моменты в его романах посвящены этому. У него был особый дар человека, наделенного богатым воображением: он умел разговаривать с детьми и всерьез воспринимал их идеи.
Переписка началась, судя по всему, летом 1885 года и завершилась весной 1888-го. Письма Коллинза поддразнивают девочку и одновременно передают огромное восхищение ребенком, он становится в них в шутку ее супругом, и она выступает в роли «миссис Уилки Коллинз» или «дорогой и восхитительной миссис Коллинз». «Этим утром у меня снова появились красные царапины, и я дышал моим “Амилом” (NB это не христианское имя другой жены. Это просто стеклянная капсула)». Все это совершенно невинно и показывает, как быстро Коллинз мог включиться в игру и вымышленную жизнь. Вероятно, это был единственный способ хотя бы в мыслях называть себя женатым человеком.
Осенью 1885 года он одновременно писал пьесу и роман; по сути, это было одно произведение, но закон об авторском праве вынуждал Коллинза защищать свой сюжет, постаравшись, чтобы спектакль вышел раньше книги. Он считал, что новая история очень театральна по духу, а потому позволить пиратам украсть ее для инсценировки означало бы ослабить ее воздействие. Он приступил к работе в Рэмсгейте, но шум духовых оркестров и выкрики торговок рыбой мешали ему, так что он вернулся в «старую мастерскую» на Глостер-плейс. Он был полностью погружен в работу, исключив практически все остальное из своей жизни.
