Фаина Сергеевна была грустна и беззащитна. Першин не знал ее такой, и Владимир Иларионович растрогался:
— А тебя, как всегда, чутье не подвело. У тебя нюх на истинный талант, — Владимир Иларионович погладил Фаину Сергеевну по руке. — Ты открыла Мешантова. И не важно, вернется ли он или сгинет в лагере навеки. Роман — есть. И ты соавтор.
* * *
Снег истаял, и мокрый тротуар полон зыбким и грустным светом.
Резкий холодный ветер треплет голые деревья.
Шмаков отошел от окна, включил компьютер и долго сидел, неподвижный, глядя на каталог своих рукописей.
Теперь про любой его роман, про любой его рассказ скажут: автор подражает Мешантову.
Рукописи не горят? Пустое. Движение руки — и все. Безмолвие.
* * *
Нинель распахнула форточку, и воздух, дивный весенний воздух, потянулся в комнату.
И звякнул телефон.
Еще не начался рабочий день, а им уже неймется.
Нинель шагнула к телефону, и голос, похожий на голос Шмака, сказал хрипло:
— Ель… — и звук упавшей на пол телефонной трубки.
И тишина.
