Антон следил за подносом голодным взглядом.
У Нинель защемило сердце, и тут же она почувствовала досаду. Что за ребячество! Ведь получает зарплату, и неплохую. Мог бы и питаться нормально, и одеться по сезону. Так нет же. Как пацан, все деньги тратит на железки, на книжки. Мало ему интернета на службе. Как глаза не устанут?
Шмаков ел с таким зверским аппетитом, будто несколько дней голодал. И молчал.
— Шмак, да что случилось?!
— Случилось.
Антон склонился над тарелкой, и лица его было почти не видно.
* * *
Фаина Сергеевна надела пижаму, согрела в микроволновке молоко, добавила ложку коньяку и отнесла чашку на ночной столик, где уже лежали тарелка с гренками, очки, коробка со снотворным и рукопись очередного таланта.
Устроившись в постели, Фаина Сергеевна сдвинула грелку к ногам и принялась читать рукопись, отхлебывая молоко и похрустывая гренком.
Повествование о грустном вечере одинокой немолодой женщины всколыхнуло в Фаине Сергеевне мысли о Мешантове. «У него есть талант, — думала Фаина Сергеевна, забыв о рукописи. — Я помогу ему, я его поддержу, и его талант заблистает, как обработанный алмаз».
Тут Фаина Сергеевна вспомнила, что Мешантов исчез прежде, чем появился в ее жизни, и ей захотелось плакать. Но не хотелось ни головной боли наутро, ни отеков под глазами, и Фаина Сергеевна вернулась к рукописи и, чтобы отвлечься, перелистала несколько страниц, но героиня по-прежнему была грустна и одинока, и грустные мысли упорно возвращались.
Фаина Сергеевна выпила снотворное и вскоре забылась тревожным сном.
Среди ночи она проснулась и до утра маялась в тоскливой бессоннице, думая, что ей предпринять: выпить молоко? снотворное? расплакаться?
Под утро Фаина Сергеевна поняла, что ей надо поговорить.
Поговорить в воскресный день ей было не с кем.
Фаина Сергеевна заварила липовый чай, поджарила блинчики и вспомнила, что где-то здесь, в ее районе, живут Першины. Телефонная станция у них одна, а номер Першина не забудешь: 1905. Революционер недобитый.
Фаина Сергеевна позвонила Першиным. Трубку сняла Валентина. Фаина Сергеевна представилась — и пауза. И Фаина Сергеевна увидела постную физиономию Валентины. Чинная парочка! Уж она-то, Фаина, помнит, как Валька шмыгала по общежитию. Ну да ладно, выбирать не из чего. И Фаина заворковала: позволительно ли ей будет, да не обременительно ли будет, и все в таком роде. Ну и Валентина заворковала на другом конце провода: что вы — что вы, конечно — конечно.
* * *
Валентина в прихожей остановилась на миг, вскинула голову, глотнула воздуху, глянула на Владимира Иларионовича.
Владимир Иларионович, стоя в дверях комнаты, вздохнул в унисон с женой и развел руками, мол, что же делать.
Валентина открыла дверь, и вошла Бабицкая.
Хозяин протянул руки, желая помочь гостье снять шубу. Выглядел он неважно. Лицо круглое, черты размытые, глаза притворно кроткие, руки белые, пухлые, под кофтой — животик. Помещик обедневший. В пиджаке и при вечернем свете Першин куда интересней.
Владимир Иларионович снял с Фаины Сергеевны шубу, аккуратно пригладил на шубе воротник и сказал с кислой улыбкой:
— Какой приятный сюрприз.
Бабицкая сняла шляпу, поправила прическу. Волосы ее, когда-то каштановые, теперь были ядовито фиолетовые.
Втиснутая в лиловый брючный костюм, Фаина наклонилась снять сапоги, и бархатные брюки, с трудом облегавшие ее пышные бедра, жалобно треснули.
— Такой очаровательный костюм, — сказала Валентина, надеясь, что голос ее прозвучит дружелюбно.
Фаина с трудом распрямилась и произнесла с придыханием:
— Вы вовсе не считаете мой костюм очаровательным.
Валентина вздохнула, сказала: «Я приготовлю чай» и поспешно удалилась на кухню.
Першин сделал широкий жест:
— Фаина Сергеевна, голубушка, прошу.
И они прошли в комнату.
* * *
— Вы всегда вдохновляли поэтов, — чуть театрально произнес Першин.
Першин говорил не о бурной деятельности Фаины Сергеевны, он говорил о мужчинах в ее жизни. Она многим покровительствовала, кормила, одевала, сводила с нужными людьми и… оставалась вновь одна.
— О нет, я никогда никого не вдохновляла, — грустно отозвалась Фаина Сергеевна. — Им просто было со мной удобно. Какое-то время.
