Сэди Лоуэнстайн жила в кирпичном доме, построенном в колониальном стиле, в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, к северу от Бронкса. Соседями ее были люди простые, в основном рабочий класс. Из своих восьмидесяти трех лет Сэди прожила здесь пятьдесят семь. Она вполне могла бы позволить себе лучшие условия. Будучи ее финансовым консультантом, Саймон знал это, как никто другой. Она могла бы купить себе дом где-нибудь во Флориде, подальше от холодной зимы, или квартиру в кондоминиуме, но она только усмехалась. Ей это было неинтересно. Два раза в год она уезжала в Вегас. И все. В остальном ей нравилось жить в этом старом доме.
Курить Сэди так и не бросила, судя по ее хриплому голосу. На ней было старинное домашнее платье муу-муу[34]. Они с Саймоном расположились у нее на кухне за круглым столом, за которым Сэди когда-то сиживала со своим мужем Фрэнком и двумя детьми, братьями-близнецами Барри и Грэгом. Двое из семьи уже покинули этот мир. Барри в 1992 году умер от СПИДа. Фрэнк стал жертвой рака и скончался в 2004-м. Грэг был еще жив, но давно переехал в Финикс и редко навещал мать.
Пол на кухне был покрыт тонким линолеумом. Цифры на висящих над раковиной часах были нарисованы на фоне красных квадратиков, это был сувенир, привезенный Фрэнком из давней поездки в Вегас, еще лет двадцать назад.
– Садитесь, – сказала Сэди. – Сейчас заварю чай, как вы любите.
Чай был фирменный – ромашковый с лимоном и медом. Саймон чай вообще не пил. Для него чай был «жалким подражателем кофе», и как бы ни хотелось ему распробовать и оценить вкус чая, этот напиток всегда оставался для него не более чем подкрашенной водой.
Но десять лет назад – может быть, больше, точно он не помнил – Сэди заварила ему чай с каким-то особенным привкусом и купленный в особенном магазине и спросила, нравится ли ему, и он ответил, что очень нравится, и вот теперь этот чай был на столе – он поджидал Саймона всякий раз, когда тот являлся с визитом.
– Осторожно, еще горячий.
На холодильнике цвета пожелтевшей слоновой кости висел помесячный календарь с однотипными фотографиями, изображающими горные и речные пейзажи. Некогда банки раздавали клиентам подобные календари бесплатно. Может быть, и сейчас раздают. Неизвестно, где их берет Сэди.
Саймон смотрел на этот календарь, этот простой старомодный планировщик текущих и будущих событий.
Он почти всегда так делал, когда приходил сюда. Просто смотрел на квадратики числом тридцать или тридцать один (да, и числом двадцать восемь или двадцать девять для февраля). Большинство квадратиков (почти все) были пустые – ни отметок, ни записей. Просто белые. Но вот на квадратике с шестым числом каждого месяца шариковой ручкой было нацарапано: «Дантист, 2 часа дня». И каждый второй понедельник был обведен кружком – день сдачи утилизируемых отходов. И еще на втором вторнике каждого месяца ярко-красным маркером большими жирными буквами было написано одно слово:
САЙМОН!
Да, его имя. С восклицательным знаком. А ставить восклицательные знаки было совсем не в характере Сэди Лоуэнстайн.
Такие дела.
В первый раз он увидел эту надпись – свое имя красными буквами и с восклицательным знаком – на календаре, который висел на этом же самом холодильнике, восемь лет назад, когда обсуждал с ней проблему сокращения частоты своих визитов, потому что, честное слово, настало время, когда ее вложения и издержки в общем и целом урегулированы, и нет такой уж необходимости приезжать каждый месяц. Все проблемы можно решить по телефону, причем даже не с ним лично, а с его подчиненным, или, в самом крайнем случае, все можно утрясти во время ежеквартальных визитов.
Но потом Саймон случайно бросил взгляд на холодильник и увидел на календаре свое имя.
Он рассказал об этом Ингрид. Он рассказал об этом и Ивонне. Живущих поблизости родственников у Сэди не было. Друзья либо переехали, либо отошли в мир иной. Так что эти его визиты для нее кое-что значили, для нее очень важно было сидеть с ним за старым кухонным столом, за которым некогда с ней сидела вся ее семья, прихлебывать чай и наблюдать, как Саймон просматривает бумаги.
