Я подумал, что доктор подробнее расскажет мне все, что я хочу узнать о своей болезни.
Доктор не отводил взгляд от сигары, бесполезно дымившейся на пепельнице из обожженной глины. Густой голландский кофе оставил коричневые потеки на небольших кофейных чашечках. Шерри-бренди и Кюрасао превратили маленькие рюмки в сияющие драгоценные камни.
Я узнал все.
Сейчас мне было девятнадцать лет.
На протяжении четырех лет меня, жалкое создание без памяти, без воли, без души, переводили из одной больницы в другую, из одного санатория в другой. Не имея об этом ни малейшего представления, я поднимался по снежным склонах Давоса, бродил босиком по холодной росе в лечебницах Южной Германии, дышал смолистым хвойным запахом Кам- пины и смотрел без веры, без любопытства, без понимания на огненные кресты Лурда.
Я обхватил обеими руками раскалывающуюся голову.
— Не стоит так много думать об этом, — посоветовал мне доктор.
— Я очень отчетливо помню, — глухо произнес я, — как я возвращался из школы. В моей голове застряла отвратительная задача о почтовых курьерах, обгонявших друг друга…
— Все это так, — поспешно перебил меня доктор. — Именно тогда и случился этот приступ менингита, ставший такой серьезной угрозой для твоего разума и твоей жизни.
Похоже, что он рассчитывал закончить этой фразой неприятный для него разговор.
Но я продолжал.
— Со мной был Боек, этот мерзкий Боек, говоривший мне непонятные вещи… А потом я помню, как все наши окна были выбиты камнями…
— Это был менингит, — повторил доктор с притворно спокойной улыбкой. — Такие галлюцинации обычны при менингите. Если тебя еще интересует эта болезнь, я принесу тебе что-нибудь почитать про нее.
Потом наступил спокойный вечер. Мы прошли вслед за морем, которое отлив заставил отступить к самому горизонту. Гертруда собрала множество небольших крабов, пытавшихся спрятаться в соленых лужах.
— Я не хочу видеть эти существа, — сказал я. — Это родственники пауков.
Она со странной поспешностью выбросила свою добычу.
— У крабов нет ничего общего с пауками, — пожал плечами доктор с бледной улыбкой.
— Это пауки… — пробормотал я.
— Жак, дорогой, не думай об этом, — взмолилась Гертруда.
— Конечно, — поддержал ее доктор. — Позволь как следует отдохнуть своей голове.
Мы вернулись домой, когда наступили медные сумерки. Кобюс, брат Кеетье, появился вслед за нами с ведром, заполненным шуршащими креветками.
Я наловил их в ознаменование вашего выздоровления, мсье Жак, — гордо заявил он. — Нет ничего вкуснее свежих креветок.
Он пригласил меня отправиться как-нибудь на рыбную ловлю на его лодке, носившей название «Прекрасная Матильда».
У вас занятная профессия, — сказал я.
Занятная, конечно, — ухмыльнулся он. — Но посмотрите на мои руки! — И он показал мне две широкие ладони, потрескавшиеся, изъеденные солью, с мозолями от грубой ласки пеньковых тросов и манильских канатов[60].
С вашими нежными ручками дело не пошло бы так, как требуется, — сказал он с грубым смехом. — Ваши ручки подошли бы скорее юной красавице, мсье Жак. Жаль только, что они малость изуродованы ожогами…
Гертруда, рассеянно прислушивавшаяся к нашей беседе, внезапно вскочила и резко оттолкнула рыбака, от неожиданности вытаращившего на нее глаза.
Потом она попыталась переключить мое внимание на другую тему.
— Посмотри, Жак, какое интересное судно — наверное, это пароход.
Я взглянул на пустынное море и улыбнулся наивной хитрости любящей женщины. Потом я посмотрел на свои руки.
Их покрывали многочисленные розовые шрамы.
— Странно, но мне почему-то вспомнились горящие занавески, — спокойно сообщил я.
Доктор Санторикс глухо пробурчал:
— Это все галлюцинации, тебе давно пора забыть эти глупые мысли.
И он принялся рассказывать, как я нечаянно облил кипятком свои руки. Я почти не слушал его, так как не верил в эту историю. Получалось, что загадочному происшествию, случившемуся со мной тем вечером, невозможно дать научное объяснение? Мне казалось, что эта тайна продолжала вращаться вокруг меня, как жуткий спутник мрака. Чтобы поверить в нее, достаточно было увидеть встревоженные лица окружавших меня любящих людей…Тяжелые ставни из дубовых досок на окнах были закрыты, доктор сидел с мрачным решительным видом. Гертруда, никогда не бывшая святошей, молилась с мистическим рвением, то и дело вскидывая к святым ликам, мрачно блестевшим в свете свечей, руки скорее угрожающим, чем умоляющим жестом.
