Гул машин заглушал человеческие голоса. Он заглушал все. Сидро повернулся, чтобы бежать за следующими снопами, и вдруг услыхал — машина не смогла заглушить этот нечеловеческий вопль, и он вонзился в завороженное круговоротом движений сознание Сидро. Мысли его оборвались. Теперь уже кричали все разом. Он в ужасе обернулся. И увидел какие-то кровавые клочья, густо-красные, как тряпка над скирдой, как платок, повязанный у него на голове. Не помня себя, Сидро рванулся к прессовальной машине…
Жеронимо, друг, где ты? Где ты, товарищ?! А как же сегодня ночью? Ведь сегодня твоя очередь укрываться новым одеялом — помнишь, мы еще купили его с тобой на те деньги, что артель мне собрала, когда староста хотел меня прогнать… Где твой смех, Жеронимо? Почему я его не слышу? И если теперь я буду писать письма, кто же получит за них деньги? Кто пойдет теперь по селеньям, чтоб рассказать обо мне и моей гармонике?!
Машины смолкли. Стояла мертвая тишина. За всю свою жизнь Сидро не запомнил такой тишины.
Глава седьмая
…и прожить ее нужно до конца…
Жеронимо сказал ему, что он — молодчина, ни перед чем не спасует, все доведет до конца. В эту минуту Сидро понял: он должен быть таким, должен… Пока он еще не понимал почему…
Работа на гумне остановилась. Запряженная волами телега увозила останки его друга в Самору; нет, он не хотел видеть его мертвым, он потом оплачет его, ночью, один, забившись в угол барака, где они спали с ним вместе.
В нем словно что-то сломалось. Услышав этот нечеловеческий вопль, он уже не мог быть прежним парнем, который живет надеждой на счастье и жаждет приключений. Он понял, что попал в ловушку: разве с ним не могло случиться того, что случилось с Арренегой? Да, он в ловушке. Жизнь играет с ним, как кошка с мышью: то выпустит, то схватит снова. Где-то вдалеке маячил мрачный туннель приюта, потом годы ученья в лавке Лобато и, наконец, эти несколько лет в доме у Доброго Мула… И опять… Опять остановилось время, и опять он пойдет скитаться по этому миру, один как перст, без друзей и родных.
За холмами, на том берегу реки, садилось солнце.
Сидро присел у дверей конторы, ожидая управляющего. Двор был пуст — ни души, словно на все здесь легла печать проклятия. Подумать только, что еще прошлой ночью все так плясали и веселились под его новые песни, а теперь — никого, в ушах этот ужасный крик, и он один, совсем один, и только горе гложет ему сердце.
Управляющий все не выходил, и Сидро решил постучаться — ночь не за горами.
— Входи! — Голос управляющего звучал сурово.
Сидро, переступив порог, поспешно подошел к столу, за которым сидел управляющий.
— Ну, чего тебе, парень? Ежели с просьбой какой, так не ко времени пожаловал — не до тебя тут…
Сидро молча смотрел на управляющего. Взгляды их скрестились. «Дьявол меня забери, ежели я не добьюсь от него согласия», — подумал Сидро.
— Я все знаю, — сказал он.
— Что? О чем ты знаешь? Ты что, рехнулся?
— Вы, сеньор, не смотрите, что я молодой. Он меня вчера в помощники брал. И об этом деле мне тоже все известно. Что вы ему бензину дали и где он его спрятал — про все знаю. И что вы ему двести милрейс обещали — и про это знаю. Только деньги можете оставить при себе. Мне они ни для чего. Я и задаром вам все обделаю — и не сомневайтесь, я не из пугливых, не струшу… Одна только у меня к вам будет просьба: купите ему гроб… Пусть его в гробу похоронят…
Голос у него прервался.
— Купите? Да? Ну скажите, что купите.
Управляющий кивнул: договорились, мол. Сидро выскочил из конторы и со всех ног бросился к своему бараку. Захватив новое одеяло и котелок, он вышел за ограду. Его шаги разбудили работников, спавших на скотном дворе. На их расспросы, куда это он собрался на ночь глядя, он отвечал своей обычной отговоркой: «Иду свою жизнь догонять!»
Теперь-то он знал, где она, его жизнь!
Пожар занялся сразу. Зловещим заревом окрасилось небо. Северный ветер, словно вступив в сговор с огнем, разгонял по небу закатное пламя, и оба зарева сливались вместе, проникая в самые темные тайники ночи, огораживая горизонт барьером из огня и скорби.
И отсветы освещали одинокую фигуру, направлявшуюся в сторону Лезирии по дороге, заросшей высоким чертополохом.
