Учитель встал, обошел стол и поднял с земли яблоко, только что упавшее с дерева. Оглядел его, понюхал, положил на стол. Погруженный в раздумья, он наконец сказал убежденно, с еле приметной усмешкой на лице:
— А пуще всего подавляет нас мадьярский капитал! Ему прежде всего следует противиться — и тоже капиталом! Я не устаю повторять: нужно основывать фабрики, вкладывать капитал в промышленность. У нас должна быть своя хозяйственная программа.
— А где его возьмешь, этот капитал? — спросил Ондрей Надер.
— Нужно объединяться, основывать акционерные общества, кредитные товарищества, сберегательные кассы и банки. Лишь так мы сможем противостоять чужому капиталу! А какие возможности основывать фабрики! У нас дерево, текстильное сырье, кожа! Мы должны что-то делать, друзья! С тех пор как упразднили цеха, наши лучшие ремесленники бродят в поисках работы и, не найдя ее дома, отправляются за море, в Америку. Но фабрики нужны не только ремесленникам. В первую очередь они нужны бедноте! Фабрики — это возможность работать и как-то прокормиться.
— А кто же откроет эти наши фабрики? — пробурчал Мартин Пиханда. — Мы, бедняки?! У меня нет денег, чтоб прикупить полоску землицы — какая уж тут фабрика! Гадерпан пусть откроет фабрику, хоть самую плюгавую.
— Да и он не велика шишка, — засмеялся Петер Гунар.
— Оно конечно! — согласился Ондрей Надер. — Но свой капиталец он уже несколько лет как вкладывает в кожевенное дело в Микулаше…
— Ну а остальные наши богатеи? — спросил с возмущением Мартин Пиханда.
— Этим-то плевать на народ! — сказал Петер Гунар.
— Тогда ничего не поделаешь! — сник Пиханда.
— Держаться надо, держаться! — сказал Орфанидес — Мы бедные, но достойные, честные и должны выдержать. Мы — народ! Только наши плечи могут стать опорой и для всего остального — поднимется и буржуазия, и капитал, и фабрики. Придет день, зло падет к нашим ногам, и мы растопчем его! Знайте, восторжествует коммуна — все будет принадлежать народу! Тогда отпадут и тревоги о нации, о языке…
— Неужто такое возможно?! Выпьем же за это! — поднял рюмку Пиханда.
— Сказки! — сказал Ондрей Надер. — Никогда! Никогда и нигде не найти такого уголка, чтоб так было!
Они с пониманием взглянули на него и молча выпили до дна. Потом снова налили и снова выпили. Красное смородовое вино понемногу разбирало их, пьянило. Учитель покачивал головой, улыбался, но ничего не говорил… Отозвался лишь после долгого молчания:
— А может, приспеет революция и все разрешит!
— Нет, революции я боюсь! — воскликнул Ондрей Надер.
— Что так? — спросил учитель.
— Она пострашнее войны! И знать не будешь, с какой стороны, кто и за что тебя пхнет!
— Тебе-то чего бояться! Тебя-то за что обижать?!
— Ха, будто мало до сих пор всыпали неповинному! — протестующе замахал головой и рукой Надер. — Дело обычное: с невинного не только одежду сдирают, но и шкуру.
— В этой революции именно тебе придется кой-кого пхнуть!
— А если я боюсь? — улыбнулся Ондрей Надер. — Или, может, просто особой охоты нет. С меня хватит и того, что имею, хотя его и не бог весть как много. А большего мне не надобно…
— Да речь не о том, что ты имеешь или что будешь иметь, — взволнованно сказал учитель Орфанидес и встал. — Не беспокойся, в революцию не разбогатеешь! Революция, она для того, чтобы установить справедливость между людьми. Это будет революция пролетариев, и они будут утверждать свою справедливость так, как ее двадцать лет назад утверждали парижские коммунары… Пролетарии должны соединиться! Все мы, бедняки, — пролетарии, мы должны соединиться, и да свершится наша воля! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! — Учитель Орфанидес говорил взволнованно, простирая над столом руки, будто хотел обнять трех своих бывших учеников. Внезапно он сел и, изнуренный, глубоко и трудно задышал. — Эх, не будь я одной ногой в могиле, — добавил он тихо и как-то виновато улыбаясь, — сам бы непременно стал коммунаром!
— И я бы пошел за вами! — сказал Мартин Пиханда и налил в рюмки смородиновки. — А если Ондрей присоединится, нас уже будет трое…
— Ха-ха-ха! — рассмеявшись, Ондрей Надер перебил Пиханду. — Я же сказал, что боюсь революции. Французы двадцать лет назад с этой своей коммунией тоже прогорели.
