— Когда-нибудь она должна удаться! — отозвался Петер Гунар, который молча слушал. — Нынче в Венгрии о революции можно мечтать только в конюшне, в пчельнике или вот так, за столом. В любом другом месте тебе заткнут глотку и сунут в каталажку. Но когда-нибудь все переменится! И тогда люди начнут мечтать вслух…
— Не только мечтать, — сказал учитель. — Сожмут кулаки и начнут бороться.
— Гм! — ухмыльнулся Ондрей Надер. — Лишь бы эти мечтатели не очутились там, где нашел свой конец мужицкий король Юрай Дожа[27]. На раскаленном железном троне, с горящей короной на голове! А Дожовым собратьям пришлось еще и его испеченного мяса отведать да косточки обглодать! Нет, не хотел бы я влипнуть в такую историю, меня вовсе не тянет полакомиться вашими зажаренными ляжками.
— Ондрик мой, — обратился к нему учитель, — мы живем не в начале шестнадцатого, а в конце девятнадцатого столетия…
— Ну и что? — рассмеялся снова Ондрей Надер. — Поди-ка отбери у буржуя фабрику за так, безвозмездно и добровольно! У него деньги, у него и сила. И если удастся ему одолеть бедняка, он не только его выхолостит, но и голову снесет. Что феодал, что буржуй — в лютости они одинаковы…
— Надо стравить богатеев, пускай сожрут друг друга! — отозвался Петер Гунар.
— Не такие они дураки! — усмехнулся Надер.
— Ну тогда мы их слопаем.
— Легко сказать, да трудно сделать!
— Так уж никто и не сладит с ними?
— Нет, друг! Не верится, чтоб это кому-нибудь удалось.
— Неужто мир всегда будет так несправедливо устроен? — воскликнул Мартин Пиханда и грозно ударил кулаком в стол — даже рюмки подпрыгнули.
— Господа были и будут! — высказался Ондрей Надер. — А если оно так, то и несправедливость останется…
— Не останется, дорогой Ондрик! — сказал Орфанидес— Если бы я думал, что все останется как есть, я перестал бы верить в человека, в людей… Лучше уж умереть! Если бы я в это поверил — жизни бы себя лишил! Нет, нет!
У старого учителя сорвался голос, потом и вовсе пропал, и по лицу потекли слезы. Плакал он с закрытыми глазами. Мужчины переглянулись, погрозили друг другу пальцами. Стояла долгая тишина, пока наконец Мартин Пиханда не затянул: «Если ты кузнец умелый, так скорей берись за дело, ты подкуй меня, подкуй!» Ондрей Надер и Петер Гунар присоединились, и все трое затянули второй куплет: «А ковать коль не умеешь, коли в том не разумеешь, так оставь меня, оставь!» А стали повторять первый куплет, учитель открыл глаза, улыбнулся и тоже подхватил.
Они перестали говорить о политике, и им сразу стало лучше и легче. Пели они до полуночи и продолжали бы до утра, да женщины разогнали их.
Жуфанкова артель поутру наспех привела себя в порядок, и в полшестого все уже были у новой постройки трактирщика. Грундиг встречал их с бутылкой в руке. Широко расставив ноги и улыбаясь, собрался поднести им по рюмке.
— Погодите! — удержал Жуфанко нетерпеливую руку трактирщика. — Видите там этих ребят? Что это должно означать?!
Те стояли, опершись о стены соседнего дома. Их было двенадцать — среди них Жуфанко узнал каменщиков Митану и Балцо. Они скручивали цигарки, покуривали, но при сем пристально следили за трактирщиком и Жуфанковой артелью.
— А плюньте на них, на этих золоторотцев! — рассмеялся трактирщик, настойчиво всовывая в руку мастера рюмку. — Работать неохота, хотя за душой ни гроша.
— Вчера мы с ними толковали, — признался Жуфанко, — они просят больше того, на чем мы сошлись, но это ваше и их дело. И все ж таки нам бы хотелось каждое утро просыпаться в добром здравии!
— Неужто вы их боитесь? — ухмыльнулся Грундиг. — Пусть только посмеют тронуть вас — жандармы тут же их сцапают. Еще есть какая-то справедливость на свете!!
— Так дело не пойдет! — сказал Жуфанко и взглянул на товарищей. — На такое мы своего согласия не даём.
— Будете работать или нет?! — рявкнул с вызовом трактирщик, расплескав в дрожащей руке половину рюмки.
— Ну как, ребята? — спросил Жуфанко. — Рискнем?
— Оно конечно, что до меня… — заколебался Само Пиханда-Пчела. — Вы же знаете, в душу вашу, — вскричал он вдруг, — что мне деньги нужны, женюсь я!
Трактирщик Грундиг злорадно рассмеялся.
