Первого октября тысяча восемьсот девяносто первого года около четырех пополудни вынес Мартин Пиханда в сад под яблоню стол и несколько стульев. Кристина застелила стол белой скатертью, а Ружена принесла на тарелках вареной колбасы, окорока, сала, нарезанного, посоленного и уксусом заправленного лука, вареной и очищенной картошки и мелко натертого хрена. А уж потом на столе объявилась оплетенная бутыль домашнего смородового вина, бутылка палинки от Герша и рюмки. Мартин Пиханда праздновал пятьдесят первый год своего рождения. Кристина и Ружена расцеловали его еще утром. В полдень пришло поздравительное письмо из Кежмарка от Валента, а Само пожал ему руку еще до того, как отправиться на приработки.
Мартин Пиханда, усевшись в саду за стол, с довольным видом посасывал трубку и ждал оповещенных гостей. Повевал влажный ветерок, и яблоневая листва над головой Пиханды оживленно шелестела. Первым пришел сосед — учитель Людовит Самуэл Орфанидес. Он шел не торопясь, уже издали улыбался и что-то прятал за спиной. Пиханда отложил трубку, встал. Учитель остановился у стола и вдруг сделался серьезен.
— Мартин! — обратился он к юбиляру. — Желаю тебе много здоровья и счастья. Чтобы у тебя всегда были веселые мысли и в достатке — друзья. А когда тебе стукнет семьдесят три, как мне теперь, чтоб я опять пожаловал к тебе с поздравлениями!
— Благодарствую, пан учитель, милости прошу к нам! — сказал Мартин и радостно сгреб в объятия учителя.
— Ну будет, будет! — стонал учитель, но улыбался. Мартин наконец выпустил его из рук. Орфанидес только теперь поставил на стол пятилитровую бутыль, а рядом положил большой конверт.
— Тут я тебе, Мартинко, принес испробовать немного вина из моей черной смородины, а это, — он поднял конверт, — ну отгадай, что тут?
— Не отгадаю, хоть убейте!
— Ну попробуй!
— Табачные листья!
— Дудки! Карту Европы я тебе принес. Новую, да и самую большую, какую ты когда-либо видел…
— Карту?! — вскричал Пиханда. — Покажите! — Он схватил конверт и трясущимися руками вытащил из него карту. Вмиг разложил ее. — Красота-то какая, вот красота! — не переставал он изумляться. — Откуда она у вас, где вы достали?!
— Приятель из Вены прислал. Сперва я думал — сплоховал он, а теперь вижу — угодил в самый раз! Но не для того я принес карту, чтоб ты уж сейчас уткнулся в нее. Сложи, как была, и оставь. Вечером, если сон тебя не сморит, наглядишься!
Мартин Пиханда вне себя от радости засмеялся и послушался.
— За это надо выпить! — решил он.
— Нет! — сказал Орфанидес — Сначала покажи мне сад!
Пошли в сад, оглядели смородину, крыжовник, ощупали все привои на яблонях и сливах и вернулись к столу лишь тогда, когда на дворе объявились другие гости: бывший староста Ондрей Надер и бывший лесной управитель Петер Гунар. Оба — друзья Пиханды, ровесники и однокашники. Они поприветствовали честную компанию, пожелали счастья, поздравили юбиляра и сели к столу. Пиханда угощал их — они не отказывались: ели-попивали.
— Как мне с вами хорошо! — вздохнул Орфанидес — Всех троих я обучал грамоте, но вы и сверх того научились многому. Умеете дружить, умеете и меня, старика, утешить и согреть мое сердце! Спасибо вам, спасибо!
На глазах учителя заблестели слезы. Бывшие ученики вскочили и, окружив его с рюмками в руках, не дали расплакаться. Выпили до дна.
Потом сели и в задумчивости помолчали.
По дороге мимо сада плелся подгулявший Пал Шоколик. Его отец, крестьянин и портной, уродился Штефаном Соколиком, но со временем стал величать себя Иштваном Шоколиком. Объяснял он это тем, что целых пять лет портняжничал в наилучшем пештском салоне. И кто знает, может, он даже вообразил себя депутатом, раз костюмы из его мастерской мелькали в венгерском сейме, а может, и придворным — ведь, случалось, они появлялись и в Вене, при императорском дворе. Он возомнил себя бог знает кем и потому не на шутку разъярился, когда его выставили из салона за пьянство. Осев в родном селе, он принялся обшивать всю окрестную знать, а заодно произвел на свет и сына Пала. Сын хотя и не держался отцовского ремесла, а зашибался водкой не хуже ныне покойного папаши и был таким же спесивым мадьяроном