Взгляд актера был скрытным, настороженным, недружелюбным.
– Мне казалось, что мы договорились. Ты меня не трогаешь. Я не трогаю тебя.
Джек быстро сказал:
– Послушай, это важно. Скоро выдвинут предложение о том, чтобы приостановить действие правил съезда и дать слово Джексону. Он намерен снять свою кандидатуру и поддержать нашу.
– Грегу Хартманну повезло. – Он хмуро добавил: – И какое это имеет ко мне отношение?
– Голосование должно быть чуть ли не единогласным. У Барнета достаточно голосов, чтобы нам помешать. Я подумал, что мы могли бы поговорить с Флер ван Ренссэйлер и заставить ее изменить позицию.
– «МЫ»? – Это было сказано так подчеркнуто, что Джеку захотелось провалиться сквозь землю. – Это твой план? Или ты рассказал про меня Хартманну?
Джек качнул головой, пытаясь не ежиться.
– Никто не знает, кроме меня. Я ничего не скажу, но ты должен мне помочь.
Герштейн устало потер себе лоб.
– И ты хочешь, чтобы я уговорил пропустить меня в штаб-квартиру Барнета и заставил всех изменить свое мнение? – Казалось, он разговаривает сам с собой. – Какой сейчас, по-твоему, год? Сорок седьмой? Это не работало даже тогда и тем более не сработает сейчас.
Он был прав. Это было настолько очевидно! Как Джек мог быть настолько тупым?
Джек поймал себя на том, что готов пожать плечами и уйти. Феромоны Герштейна уже заставляли Джека согласиться с ним. То есть как «это не работало тогда»?
Дэвид уговорил Франко отречься от власти. И тем не менее, когда он заговорил, то не верил в свои слова даже сам.
– Если мы этого не сделаем, Барнет победит. И все окажется напрасным. – У Джека по лицу струился пот. Ему казалось, что сердце у него вот-вот разорвется. – Нам надо переубедить всего одного человека. Флер.
Дэвидсон отвел взгляд и задумался. Джек отчаянно глотнул воздуха, пытаясь унять дрожь в руках и ногах.
– Я устроил свою жизнь, – проговорил Дэвидсон. – У меня семья. Я не могу ими рисковать. Моя поддельная личность не выдержит тщательной проверки. – Он посмотрел на Джека. – Я старик. Я больше такими вещами не занимаюсь. Возможно, их вообще никогда не следовало делать.
Джек глубоко изумился. «Он хочет, чтобы я его понял!» – подумал он.
– Ты и сейчас это делаешь, – возразил Джек. – Тебя здесь не было бы, если бы ты не пытался влиять на людей.
– Джек, ты все еще не понял, да? Я не могу не влиять на людей. Я не в состоянии отключать свою способность. Именно поэтому я не делегат. Именно поэтому я держусь в стороне. Какое право я имею подменять мнение какого-то человека своим собственным? Разве мое мнение обязательно вернее его собственного?
Герштейн покачал головой.
Джек боролся с нестерпимым желанием просто согласиться с Герштейном и уйти.
– Наши мнения, – сказал он, с трудом выдавливая из себя слово за словом, – несравненно лучше бреда того человека, который нам угрожает. Твоя дочь… – Он указал на нее и вспомнил ее имя – Шила, – Шила заражена дикой картой. У тебя ведь полный набор, обе хромосомы. И даже если бы у твоей жены не было вируса, ты все равно не смог бы не сделать Шилу носителем. А если она выйдет замуж за человека, который тоже несет вирус, их дети могут получить дикую карту.
Герштейн ничего не сказал. Его взгляд скользнул к дочери, стоящей среди делегатов. Шила встревоженно смотрела на них. Значит, ей известна подлинная личность отца и она догадалась, что Джек тоже об этом знает.
– Знаешь, что с ними станет, если президентом окажется Барнет? – не отступал Джек. – Их отправят в славную больницу где-нибудь в глубинке, в больницу за колючей проволокой. И внуков у тебя не будет. Барнет об этом позаботится.
Герштейн повернулся к Джеку. Вся его ледяная холодность вернулась обратно.
– Изволь больше не упоминать о моей дочери. Не смей использовать со мной этот довод. Тебе наплевать и на них, и на меня.
Герштейн замолчал. Снова посмотрел на дочь и тихо проговорил:
– Мы видели все лучшее, что было в наше время: махинации, бессмысленность, предательство и зловредные беды мятежно преследуют нас до самой могилы. – Он посмотрел на Джека. – Этот аргумент был нечестным. Но он меня убедил: я сделаю что смогу. – Он немного поколебался. – Я немного удивлен. Я думал, что ты будешь угрожать мне разоблачением. Рад видеть, что я ошибся.
