Все вопросительно посмотрели на Дионисия, но тот только пожал плечами. Я принес Дориэю меч и сказал, что его сломанный щит мы выбросили за борт, Принося жертву морским богам, чтобы избежать крушения. Он даже не рассердился, а, кивнув, ответил еле слышно, что такая замечательная жертва наверняка спасла, всех нас.
— Так будьте же благодарны моему щиту за то, что вы остались живы, жалкие фокейцы, — бормотал он издевательским тоном. — Что касается меня, то я охотнее всего отдал бы его богине Фетиде, которая расположена ко мне. Удивительные вещи пережил я, пока был в заточении, но рассказывать о них не собираюсь.
Глаза его были цвета серой соли, когда он повернулся и стал смотреть на Дионисия, трогая пальцем острие меча.
— Тебя бы надо убить, — сказал он. — Мне этого очень хочется, но я подобрел, видя, что ты наконец признал мою правоту и раскаялся. Теперь я могу даже согласиться с тем, что удар веслом у Лады время от времени давал о себе знать.
Он засмеялся, толкнул Дионисия локтем в бок и добавил:
— Да, это было весло, весло, а не меч! Совершенно не понимаю, почему я прежде стыдился признать, что это было именно весло. Только недавно, когда я на равных много раз беседовал с богиней Фетидой, я понял, что мне совсем не надо стыдиться того, что со мной случилось, ибо все, что с нами происходит, ниспослано богами. И ты нисколько не унизил меня, приказав связать веревками и наступив своей грязной ногой на мою шею. Ведь ты был только орудием, которое помогло мне осознать мое божественное происхождение. Сама Фетида выбрала время и место нашей с ней встречи в самый разгар шторма, чтобы никакие завистливые глаза и уши не помешали нашей беседе. Ты просто исполнил ее волю. Поэтому я хочу поблагодарить тебя, Дионисий, за услугу, оказанную мне тобой, и вовсе не собираюсь распаляться и убивать тебя.
Но вдруг он топнул ногой, выпрямился и крикнул:
— Однако хватит этой пустой болтовни! Если ты не верил мне до сих пор, то поверь хотя бы сейчас, когда ты сам видишь, что богиня принесла нас на своих белых плечах к побережью Эрикса. Беритесь за оружие, люди. Мы высадимся здесь на берег и захватим город Панорм, как это предначертано нам богами. Посчитайте, сколько нас.
Микон был уверен, что Дориэй потерял рассудок во время своего заточения в канатном ящике, но слова его, несмотря ни на что, произвели впечатление на фокейцев. Его мертвый, серый, как соль, взгляд заставлял вспомнить смертоносный взгляд самого бога войны, так что немудрено, что моряки не колебались ни мгновения и тут же все наперегонки побежали за своими мечами и щитами, копьями и луками. Гребцы налегли на весла — и наше судно будто подхватил внезапно налетевший после слов Дориэя смерч, противиться которому не мог даже сам Дионисий.
Когда мы подсчитали оставшихся в живых, оказалось, что нас, без Арсинои, сто пятьдесят. Из Гимеры же уходило триста. Это добрый знак, закричали некоторые, что уцелела ровно половина! Но Дориэй осадил крикунов.
— Триста нас отплывало, — гремел он, — и триста же нас осталось! Ровно триста нас будет всегда, сколько бы еще ни погибло. Но не бойтесь, вам не суждено погибнуть, ибо отныне вы — триста мужей Дориэя. «Триста!» — вот отныне ваш боевой клич, и даже через триста лет не перестанут слагать песни о наших подвигах.
— Триста! Триста! — подхватили воины, ударяя мечами о щиты, пока наконец Дионисий не велел им замолчать.
Но голод, и жажда, и тяготы пути опьянили нас настолько, что люди, забыв об усталости, забегали по палубе, а гребцы удвоили усилия и даже запели. Нос корабля с шумом разрезал волны впереди нас, а когда мы обогнули холмистый мыс, нашим взорам открылся Панорм. Всего несколько судов стояло в бухте, а сам город, лежащий посреди плодородной равнины, был обнесен лишь жалким низким валом. Там же, где кончалась равнина, поднимались отвесно вверх манящие горы Эрикса.
