Гена протиснулся к двери, держа пистолет на изготовку. Подергал ручку.
— Не открывается.
— А вы засовчик поверните.
— Какой еще засовчик?
— Вон тот, внизу…
Алексей Алексеевич наклонился вперед, наваливаясь грудью на пистолет. Гена подался назад, механически повернул голову, отслеживая движение руки Григорьева к «засовчику», и в этот момент ему на голову обрушилась коньячная бутылка. Гена рухнул, как подкошенный.
Алексей Алексеевич повернул засов, толкнул дверь.
— Привет. — За несколько секунд он вдруг постарел и осунулся. — А ко мне тут Холтофф зашел. Мы с ним коньячку выпили, — кивнул на распростертое под ногами тело Гены.
Женя повисла у него на шее, принялась покрывать поцелуями лицо.
— Как ты?
— Нормально.
Следом за Женей в квартиру ввалились Боксер и Вячеслав Аркадьевич. Боксер, вытащив пистолет, прошелся по комнатам.
— Там чисто, — сказал Алексей Алексеевич. — Остальные в аэропорт поехали. Петя Савинков, гад…
Он сунул руку под халат, помассировал грудь, потом прислонился к стене, начал вдруг заваливаться на бок. Вячеслав Аркадьевич едва успел подхватить Григорьева. А тот ловил воздух широко раскрытым ртом. Глаза у него были белыми.
— «Скорую»! — крикнул Мало-старший, укладывая Григорьева на пол.
— Адрес… — хрипел Григорьев. — Новоарбатский переулок…
— Молчи, — говорил быстро Вячеслав Аркадьевич. — Тебе сейчас вредно говорить.
— Художник… Новоарбатский… восемь…
— Я понял, понял.
Алексей Алексеевич боготворил свое дело и, даже умирая, не мог позволить, чтобы такой красивый план сорвался из-за пустяка вроде сердечного приступа.
Прибывшая через семь минут «Скорая» увезла Алексея Алексеевича в больницу с диагнозом «обширный инфаркт на фоне острой сердечной недостаточности».
Женя потерянно стояла в углу, повторяла только:
— Я не могу ехать. Теперь я не могу ехать. Я должна быть рядом. Я не могу ехать.
Вячеслав Аркадьевич подошел, обнял девушку за плечо:
— Женя, я вас понимаю. И заменил бы, если бы была возможность, но сейчас переигрывать что-либо уже поздно. Помогите мне. Сделайте одолжение. С Алексеем Алексеевичем все будет в порядке. Самые лучшие лекарства, самые лучшие врачи. Я обещаю. Вы сможете звонить ему в больницу, как только он немного оправится. Не волнуйтесь. Кстати, вы ему кто? Дочь?
— Жена, — ответила тускло девушка.
Завозился лежащий у стены Гена.
— Боксер, отвези Женю в аэропорт. А с этим, — Вячеслав Аркадьевич кивнул на окровавленного налетчика, — я сам разберусь.
* * *
В аэропорту, перед самым досмотром, Паня отозвал Владимира Андреевича в сторону. Щелкнув замками кейса, поднял крышку.
— Смотрите, Владимир Андреевич, и решайте.
— Я посмотрю, — кивнул Козельцев, улыбнувшись. — Но не потому, что не доверяю вам или сомневаюсь. Просто хочу увидеть икону.
Паня не соврал. В чемоданчике действительно лежали только икона и пасхальный Фаберже в красивой коробочке. И насчет иконы не соврал тоже.
— Начало века, — не без некоторого пренебрежения заметил Козельцев. — Дешевка.
— Для кого как. Тот, кому она нужна, платит. Дело заказчика — заказать, наше дело — удовлетворить спрос.
Козельцев захлопнул крышку кейса.
— Если вашему заказчику понадобится еще что-нибудь подобное, дайте мне знать. Десятка два-три я ему легко обеспечу. Оптом.
— Хорошо, — серьезно кивнул Паня.
— Ну что, пошли? — мотнул головой Владимир Андреевич.
Когда Паня поднялся на борт самолета, Козельцев уже сидел в кресле и улыбался. Кейс лежал в багажном отделении для ручной клади.
— Вот так, — не без некоторой рисовки заметил Владимир Андреевич.
Паня серьезно кивнул:
— Надеюсь, что и в Одессе все пройдет гладко.
— Пройдет, не беспокойтесь.
За время полета они успели обсудить достоинства нескольких авиакомпаний, в частности «Туркиш эйрлайнз», самолетом которой Козельцеву предстояло лететь в Москву.
— Все-таки взяли билет? — искренне удивился Паня. — Я за вас рад.
Через два с половиной часа он имел возможность убедиться в том, что Владимир Андреевич не преувеличивал собственное влияние. Глядя, как Козельцев, благополучно миновав таможню, поднимается по трапу круизного лайнера, Паня набрал номер мобильного и сказал всего одну фразу:
