— Люди дома Пресвятой Троицы, — сказал я, — неустанно молят Господа Всевышнего, да был бы ты в едином совете с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским и с ополчением его. А Заруцкого ты бы оставил и Маринке бы не прямил, и не хотел бы на царство ни Псковского вора, ни Маринкиного сына Ивашка, коего все русские люди не иначе как «щенком» и «выблядком» именуют.
— Тихо, тихо! Ишь, разговорился! Не приведи Господь, вдруг кто услышит? Сказал ведь я: не могу идти против Заруцкого и Марины. А с Пожарским я и рад бы в едином совете быть, да где он, твой Пожарский? В Ярославле? Почему к Москве не спешит? Вот когда он сюда пожалует, тогда я рад буду с ним дружбу дружить. А до той поры остерегусь.
— Князь Пожарский оттого мешкает, что боится Заруцкого, как и ты, государь Дмитрий Тимофеевич. Судьбу ужасную Прокофия Ляпунова он тоже памятует. Ведь Заруцкий на словах Пожарскому благоволит, а на деле враждебность и злое умышление изъявляет. Посылал же он своих людей в Ярославль, чтобы ярославцы князя Пожарского не принимали и пособия ему не чинили. Вот наш воевода и замешкался. Но ежели ты, государь, обещаешь и подтвердишь своим словом княжеским, что по приходе Пожарского станешь с ним заодно, а от Заруцкого с Маринкой отлепишься, то князь Пожарский наверное скоро придет.
— Обещать обещаю, и словом княжеским утверждаю, но писаного обещания не дам бережения ради.
Поблагодарил я князя Трубецкого. Он же меня еще спросил, кого хотят на царство троицкие люди и Пожарский?
— Хотят они, — ответил я, — перво Москву от поляков очистить, а потом уж собрать великий земский собор о царевом избрании, и да будет царем тот, кого Бог нам даст.
— Хитро умышлено, — сказал князь. — Как же мне знать, чем пожалует меня этот новый государь за верную службу и кровь проливаемую?
— Кем бы он ни был, сей новый царь богоизбранный, он тебя всяко пожалует щедро: в том троицкие люди тебе дают верное поручительство и клянутся гробом святого преподобного чудотворца Сергия.
На том наша беседа и завершилась дружески. Дай, Боже, этому моему посольству быть к пользе, а не ко вреду. Аминь.
Дошли до нас новые вести о Псковском воре: нет его больше, настигла его кара Господня, как и иных прежде бывших самозванцев. Вот и этот вор, возвысившись на недолгое время, и вмале властью насладившись, вскоре низвергнут был в геенну огненную на вечную муку.
Сказывают, будто ввел сей вор псковитян в полное разорение, все животы у них отнял и увеселениями скотскими промотал, и многих невинных замучил и смертью казнил, и дев растлевал, и жен бесчестил, и все прочее, ворами обычно совершаемое, совершал. Тогда возмутились и вознегодовали псковитяне и уговорились меж собою, как бы им вора убить. Он же о том сведал, и тотчас же ночью, на коне неоседланном, без шапки, предался бегству. Но был пойман псковитянами, и бит, и связан, и повезли его ко князи Пожарскому на суд и расправу.
Однако же у нас в России теперь не те времена, чтобы спокойно и мирно из Пскова в Ярославль проехать. Напали внезапно разбойные казаки Александра Лисовского, старого и заклятого врага веры Христовой; хотели ложного царя вызволить. Псковитяне же пустились бежать, а вора связанного за собой на коне тянули. А он с коня возьми да и упади. И в таком виде, с вором, по земле влекомым, псковитянам уж было от лисовчиков не уйти. И тогда они его, вора, проткнули копьем, чтобы он живым не достался литве. И он, собака, скончался. Так его пакостная жизнь прервалась. Был же он отнюдь не царь Димитрий. Этой сказкой кто еще не пресытился до возмущения утробного? А был он московский поп Сидорка.
Мы же с князем Пожарским и с Козьмой Мининым доселе стоим в Ярославле. Троицкие власти уже многажды его торопили; вот и сейчас прислали старцев Серапиона и Афанасия с грамотой возбудительной. Сказано там: «Ох-ох, увы-увы! Что же вы, братие, начали доброе дело и не радеете? Знаете сами, что всякому промыслу свое время, а начинание безвременное напрасно бывает. Недавно гетман литовский Ходкевич осадным московским полякам опять привез ествы и пороха и свинца, а Заруцкий с Трубецким его удержать отнюдь не сумели. И оттого литовские люди в Москве стали крепки. Теперь Ходкевич снова по русским селам разбой и грабеж чинит, припасы собирает. Если опять их в Москву провезет раньше вашего прихода и беспрепятственно, то вы, любезные господа, можете уже никуда не спешить, и даже вовсе по домам расходиться: всуе тогда будет труд ваш, и тще ваше собрание».
