— Ты смотришь на часы? — спросила приоткрывшая дверь сестра. — На завтрак тебя звали, а сейчас приходится звать на обед! У тебя есть совесть?
— Есть у меня совесть, Оля, — ответил я. — Просто заснул. Спасибо, что предупредила. Иди, я сейчас подойду.
Она недоверчиво посмотрела и ушла. Еще бы ей не удивляться, если я уже забыл, когда ее благодарил в последний раз. В этом она была виновата сама, когда открыто выступила против Веры, и я тогда высказал все, что о ней думаю, поэтому в наших отношениях не было прежней теплоты. Я сменил помятую рубашку на выглаженную из шкафа и поторопился в столовую. Отец почти никогда не приходил обедать домой, пользуясь расположенным недалеко от его департамента рестораном, поэтому наша кухарка и домработница Наталья накрывала стол на троих. Меня уже ждали.
— Как ты себя чувствуешь? — с тревогой спросила мама. — Только не надо мне врать! Ты уже десять лет не спишь днем!
— Чувствовал неважно, — ответил я, — а поспал, и все прошло. Не беспокойся, я и на работу завтра пойду.
Минут пятнадцать мы не спеша ели куриный суп, а потом мясо с грибами. Были еще блины со сметаной, но для них у меня не нашлось места в желудке. А вот сестра съела несколько штук.
— Растолстеешь, и никто не будет любить, — не очень удачно пошутил я.
— Рано ей еще думать о любви, — сказала мама.
— Мне через два месяца уже шестнадцать! — возразила Ольга матери и повернулась ко мне: — А ты бы смотрел не на мой живот, а на Веркин! Как бы он у нее не вырос!
— Оля, что ты такое говоришь! — возмутилась мама. — Иди немедленно в свою комнату!
— Что думаю, то и говорю! — сказала сестра, встала из‑за стола и удалилась с оскорбленным видом.
— И в кого она растет, такая непослушная! — со вздохом сказала мама. — Алексей, я хотела с тобой серьезно поговорить. Отец настроен против вашей дружбы…
— А почему? Вера красивая и замечательная девушка. Пусть она из купцов, но для меня это ничего не значит. Замужние жены «поступают в рангах по чинам мужей их», — процитировал я ей Табель о рангах. — Она станет княгиней, а если кому‑то это не по нраву, пусть подумает о том, что у ее отца капитал больше ста миллионов рублей, и он не оставит ее без поддержки. Мне его деньги не нужны, но если отец упрется и мне придется уйти из дома, они будут нелишними.
— Как уйти? — опешила она. — Что ты такое говоришь?
— А что ты от меня хотела услышать, мама? — спросил я. — Я люблю девушку, а отец уперся и хочет сам решать, что для меня хорошо, а что нет. Если для него его представления о чести рода важнее моего счастья, то пусть и дальше читает мне нотации, пока я их еще терплю. Он вправе высказывать мне поучения за проступки, а не за любовь! В конце концов, уже середина двадцатого века, а он до сих пор живет веком минувшим!
— Я с ним сама поговорю, — глядя на меня с удивлением, пообещала она, — а то вы только поругаетесь. А насчет Гагариных отец тебе правильно говорил. Не удивлюсь, если за ними присматривает кто‑нибудь из Охранного отделения! Подумай сам, что хорошего в ваших посиделках? Договоритесь до ссылки, а отца выгонят со службы и не посмотрят на то, что он надворный советник.
— Я теперь у Олега бываю редко, — сказал я правду, — а когда начну работать в редакции, времени будет еще меньше. И с ним поговорю, чтобы не занимались ерундой.
— Ты изменился, — задумчиво сказала мама, — да так резко… Скажи, тебе действительно хочется работать в этой газете, или это из‑за того, что в ней работает Вера? Мне кажется, что ты способен на большее, чем перебирать бумажки в вашей редакции.
— У тебя неверное представление о моей работе, — засмеялся я. — Обещаю, что если меня посадят их перебирать, пусть даже на пару с Верой, то я и сам оттуда уйду, и ее заберу! А свою работу я еще смогу десять раз поменять. В моем‑то возрасте…
— Ладно, если поел, иди, — сказала мама, которую начали пугать мои странности. — Ты сегодня никуда не собираешься?
— Посижу дома, — ответил я. — Чувствую себя хорошо, особенно после обеда, но если не пошел в редакцию, лучше никуда не выходить. Могут увидеть, а потом пойдут разговоры. Хоть я пока не в штате, но все равно.
