— Сергей! — укоризненно обратилась к нему женщина. — Дай сыну поесть и ешь сам, а то опоздаешь. О его работе можно будет поговорить вечером.
— Мещерские всегда служили императору или в армии, или, как я, в полиции! — недовольно сказал мой отец. — А он окончил свою гимназию и даже не захотел поступать в университет!
— Ты же знаешь, что его диплом приравнивается к университетскому! — сказала мать. — А к службе в армии у него не лежит сердце.
— Это все его дружок! — возвращаясь к завтраку, пробурчал отец. — Его сбил с толку Олег Гагарин и те, кто вокруг него вертятся. Игорь Николаевич верно служит отечеству, а его младший такой же шалопай, как и наш.
Ни на кого не глядя, я сел на свободный стул и принялся за еду. Никаких особых изысков на завтрак не было. Отдельно стояло блюдо с жареным мясом, а в другом блюде горкой лежала запеченная картошка. В салатниках были соленые грибы, квашеная капуста и овощной салат. Из столовых приборов пользовались только вилками и ложками, так что у меня не возникло трудностей в их использовании. От запахов еды разгорелся аппетит, поэтому я на нее набросился, на время забыв обо всем остальном. Отец поел первым, встал из‑за стола и ушел, а мы еще сидели минут десять. Наевшись, я тоже поднялся и поблагодарил мать, заработав удивленный взгляд.
— Ты сегодня не идешь в редакцию? — спросила она. — Это не из‑за самочувствия? Ты не заболел? Выглядишь как‑то не так, как обычно.
— Да, что‑то я себя неважно чувствую, — соврал я. — Ничего страшного, немного полежу, и все должно пройти.
— Может быть, вызвать Федора Матвеевича? — предложила мать. — Не хочешь? Ну дело твое. Но редактору позвони.
«И что делать? — думал я, лежа на застеленной кровати. — Меня даже родители сегодня вечером раскусят, что уж говорить о редакции или друзьях!»
Лежал я с полчаса, пока не пришла сестра.
— Мама же говорила тебе позвонить в редакцию! — с осуждением сказала она. — Звонит твоя Верочка, которой не терпится узнать, что случилось с ее князем. Сам пойдешь к телефону или ответить мне?
Я молча встал, обул тапки и пошел следом за ней. Ну и где в этой квартире телефон? Телефонов оказалось два. Один был в кабинете отца, а второй стоял для общего пользования на тумбочке в прихожей. Я взял лежавшую рядом с аппаратом трубку и поднес ее к лицу.
— Это ты, Вера?
— Конечно, я! — раздался из трубки приятный женский голос. — Ты почему не в редакции? Что‑то случилось?
Странно, но допотопный на вид телефонный аппарат почти не искажал речь.
— Я немного приболел, — повторил я свою отговорку. — Нет, ничего серьезного, но работать с головной болью…
— Значит, мы сегодня не увидимся, — грустно сказала она. — Я бы прибежала, но боюсь того, как на меня отреагирует твоя семья. Они князья Мещерские, а я какая‑то купеческая дочка!
— Ты не какая‑то, а самая лучшая, — сказал я то, что она хотела услышать. — Я тоже по тебе скучаю, но сегодня в редакцию не пойду. Скажи, пожалуйста, редактору, чтобы мне ему не звонить.
Мы перебросились еще несколькими словами, и я, положив трубку на рычаг, взял лежавшую тут же газету. За чтение взялся на кровати и был неприятно поражен пестрящей чуть ли не в каждом слове буквой ять. Читать можно, хоть и неудобно, но грамотно что‑нибудь написать уже не смогу. Из чтения я прежде всего выяснил, что нахожусь в Российской империи, и что газета была за двадцать третье июля одна тысяча девятьсот сорок второго года. Поскольку она была свежей, скорее всего, сейчас действительно сорок второй год. Более тщательное изучение четырех газетных страниц «Русской молвы» не дало мне ничего существенного. Ну есть в этом мире Германия, Англия и Франция, а еще уцелела Австро–Венгрия, мне‑то что! Соединенные Штаты Америки именовались Американскими штатами, а в Болгарском царстве был почему‑то наместник нашего императора. Да, этим императором был сын Николая II Алексей, которому скоро должно было исполниться тридцать восемь лет. Отложив газету, опять попытался хоть что‑нибудь вспомнить. Из этой попытки ничего не вышло, потому что я умудрился заснуть. Когда проснулся, за окнами было еще светло. Я поднялся с кровати, и тут же упал в нее обратно. Кто‑то засунул руку в мою голову и сейчас медленно перемешивал ее содержимое, вызвав сильное головокружение и желание расстаться с остатками завтрака. Не знаю, сколько это продолжалось. Когда мозги успокоились и прошло головокружение, я стал другим. Не писателем Алексеем Николаевичем Роговым и не окончившим месяц назад Вторую Санкт–Петербургскую гимназию князем Алексеем Сергеевичем Мещерским, а чем‑то средним, слепленным из нас обоих. Все знания моей молодой половины стали доступны, но я уже не относился к ним просто как к источнику сведений об этом мире. Я любил Веру Воденикову, хотел работать в газете «Русское слово», и вместе со своими друзьями… Тут более старшая и опытная половина общей личности присмотрелась к кружку князя Олега Гагарина и заявила, что не позволит заниматься такой чушью. Некоторое время я сидел, собирая себя из двух частей, пока в голове не установился хоть какой‑то порядок.
