Дальнейшие мои размышления прервал вернувшийся со службы отец.
— Алексей, к тебе можно войти? — услышал я из‑за двери его голос.
— Да, конечно, — ответил я, поднявшись с кровати. — Заходи, отец.
Он вошел в комнату и занял единственное здесь кресло, а я, немного постояв, сел на край кровати.
— Что ты наговорил матери? — строго спросил он. — Когда она со мной говорила, чуть не плакала!
— Извини, но я буду жить своим умом, — ответил я. — Если тебя это не устраивает, я сниму квартиру.
— А чем будешь расплачиваться? Насколько я знаю, тебе в редакции еще не заплатили ни копейки и могут вообще не взять в штат.
— Могут, — согласился я, — но, скорее всего, возьмут. А если даже и нет… Я устраиваю Николая Дмитриевича как зять, а он не оставит без помощи свою единственную дочь. Не хотел спешить со свадьбой и пользоваться его деньгами, но если ты не оставишь мне выхода…
— Шантаж, — задумчиво сказал отец. — Неужели она действительно так хороша, что ты готов из‑за нее рвать семейные связи?
— Из‑за любви люди способны на многое, — ответил я, — а связи будешь рвать ты, а не я.
— Выбери время и пригласи ее к нам, — сказал он. — Посмотрим на твой выбор. Только предупреди нас заранее.
— Подожди, — остановил я его. — Скажи, тебе известен такой человек, как Владимир Ульянов?
— А почему ты спросил? — заинтересовался отец. — Спрашиваю, потому что его давно убили. Это было задолго до запрещения партии социал–демократов и даже до начала моей службы в департаменте.
— А чем вы занимаетесь в своем делопроизводстве? — спросил я, меняя тему разговора. — Из названия понятно, что законами, но ты дома никогда не рассказывал о работе, а потом выказывал недовольство тем, как я к ней отношусь. Чем ты сегодня занимался?
— Тебе это действительно интересно? — удивился он. — Ну что же, кое‑что можно рассказать. Только учти, Алексей, что такой разговор не для твоих друзей и тем более не для газеты. Занятие у меня было паршивое. У нас в Думе есть комитет по законодательным инициативам, так вот, сегодня я собачился с товарищем председателя этого комитета. Проект любого закона, если он поступает на обсуждение, сначала должен рассматриваться у нас. Наших сенаторов из Государственного совета это не касается, только депутатов. Фракция кадетов прислала нам на рассмотрение законопроект о легализации употребления морфия и героина. Мало им закона о легких наркотиках!
— И чем мотивировали? — спросил я.
— Чем мотивируют в таких случаях! — сердито сказал отец. — Нарушение свобод потребителей. Людей лишают удовольствия и нужных лекарств из‑за совершенно незначительных побочных явлений. В конце концов, каждый человек вправе распоряжаться своей жизнью, а у нас дефицит бюджета. Даже не постыдились напомнить о двух миллиардах доходов от продажи водки!
— И чем все закончилось? Ты им его вернул?
— Написал заключение и вернул, только толку‑то! Не та я величина, чтобы меня не обошли. Даже если упрется мое начальство, найдутся способы нас обойти.
— А кто его лоббирует? — задал я вопрос, уже примерно зная, что он мне ответит.
— Слова‑то какие знаешь, — усмехнулся отец. — Небось, подхватил в своей редакции? Ты, Алексей, должен смотреть на мир открытыми глазами. Болтать об этом не стоит, но большая часть думских депутатов куплена еще до их выборов. С Государственным советом сложнее, но и там есть купленные. Нужно объяснять, кто покупатели?
— Англичане и французы?
— Угадал, — кивнул отец. — Многие куплены немцами и другими. Наши соседи, как свора собак, рвут от империи куски. Если раньше им было достаточно скупать наши банки и заводы и довольствоваться тем, что иностранцы могут получить в империи за свои деньги, то сейчас у нас хотят забрать все, включая землю. Но россиян уже больше двухсот пятидесяти миллионов, а хорошей земли не так и много, и она вся в чьей‑то собственности. Но ведь нашу численность можно и сократить! И убирают водочную монополию, а из Остзейских губерний сюда идут эшелоны со спиртом! Сволочи лифляндские! А сейчас взялись за дурь. Знал бы ты, сколько ее к нам идет через поляков. Этим и законов не нужно, лишь бы нам подгадить!
