– Мышку твою я помню. Ее все в этом доме помнят. Ты тогда на этаже все двери топором изрубил, все кричал: «Была у меня корочка, у сиротинушки, припрятана, так и ту, подлая, сожрала!»
– Подумаешь! – обижено пожал плечами Артемий Иванович и взвалил на спину гидропульт. – Сам, наверное, тоже чего-нибудь натворил. Пользуешься тем, что я ничего не помню.
Они спустились вниз, взяли извозчика, положили в санки под ноги пустой гидропульт и отправились на Шпалерную. На месте их встретил Лукич.
– Здравия желаю, ваши высокоблагородия! – Швейцар поспешно открыл дверь, пропуская поляка и Артемия Ивановича внутрь. – Дозвольте поздравить с помолвкою. Наслышаны-с, наслышаны о таком счастье…
Артемий Иванович снисходительно принял поздравления, поставил медный баллон с кишкою у Лукича в каморке под лестницей, и швейцар очень подробно и со знанием дела изложил, какие военные, в каком числе и в каких чинах посещали дом за эти два дня. В записной книжке швейцара числились два рядовых преображенца, один измайловец, трое рядовых Павловского полка, один атаманец, корнет-конногвардеец и поручик Юнеев из Измайловского по кличке Алеша Попович, причем Юнеев, павловцы и атаманец оставались сегодня на ночь и до сих пор не выходили. Капитана-семеновца в этот раз не было.
– Гвардейские офицеры, водящие с солдатами хороводы вокруг елочки… Можно подумать, пан Артемий, что мы проснулись сегодня не у себя в квартире, а в палате на Пряжке… А Варакута? – спросил поляк у швейцара. – И он сейчас тоже у себя в квартире?
– На улицу не выходил.
– Ну, смотри в оба, – сказал Артемий Иванович и покровительственно похлопал Лукича по плечу. – А Петр Емельянович где сейчас, у себя на квартире?
– На кухне в кухмистерской, где ж еще!
Кухмистер был очень занят, но время будущему зятю и его начальнику все же уделил. Они отошли в сторону, подальше от раскаленной плиты, на которой все кипело и жарилось, и от мрачного повара, рубившего огромным ножом говядину на разделочном столе. Петр Емельянович доложил, что посадил жену еще вчера, после обеда, к окну с тетрадкой и сидела она аж до полуночи, так как дочки очень устали, а сегодня еще не проснулись, когда он спустился в кухню.
– Да вы бы поднялись, чай, Агриппина Ивановна уже растолкала их.
В квартире их встретила сама Агриппина Ивановна. Смущаясь и конфузясь, она сообщила, что Глафира с Василисой только что очнулись ото сна и еще не прибраны, так что выйти не смогут.
– Да нам они сегодня не нужны. Я вот с его превосходительством к вам по-родственному решил заехать, перекусить да послушать, чего вы там в окно вчера вечером насмотрели.
– Вы, гости дорогие, усаживайтесь пока в столовой, а я самовар принесу. Он горячий еще, сама только что пила.
Поляк с Артемием Ивановичем прошли в столовую и встали у окна в ожидании самовара. В доме Балашовой напротив все окна второго этажа были еще зашторены, словно в квартире никто не жил или все спали. Пока они рассматривали таинственный дом, Агриппина Ивановна принесла самовар, баранок, вишневого варенья и вазочку с рахат-лукумом.
– И курочку еще бы нам, любезная Агриппина Ивановна, – сказал Артемий Иванович, отвлекаясь от лицезрения дома Балашовой. – Вчерашнюю. После таких разносолов другая пища в горло не лезет.
– С превеликим удовольствием-с, – расцвела хозяйка. – Заходите к нам почаще.
– Непременно-с. Нам, женихам, положение обязывает, окромя чистого удовольствия.
– Так что же вы видели, пани Агриппина? – спросил поляк, усаживаясь за стол.
– А вот, извольте-с. – Агриппина Ивановна положила перед Фаберовским тетрадку.
В тетради было три записи:
«Полночь. Андрейка Мухоморов севодни дежурный дворник, поставил свой стул скамейкой у фонаря и сидит, докуда мимо не едут какие сани. Тогда он бегом вскакивает и хоронится к себе в подворотню.
Четв. первого. В двери вошли трое солдат и не вышли назад.
Час ночи. Два солдата вылезли с дому и унесли Мухоморова. В самый раз приехал Варакута с мешком. Мухоморова выпустили.
Четыре часа. В квартире Черепа-Симановича погас свет. Во двор внеурочно приехали за золотом три чухны-парашника.»
