Глупая улыбка застыла на лице Артемия Ивановича. Он оглядел всех стоявших, потом взгляд его обежал обстановку комнаты. Да с таким состоянием он может и получше себе жену сыскать! Поляк понял ход его мыслей и с удовольствием сказал, желая испортить ему настроение:
– Но условием выдачи капитала пану Артемию является женитьба на одной из дочерей г-на душеприказчика.
И он подмигнул кухмистеру.
– Да я и сам не прочь, – растерянно сказал Артемий Иванович, когда мечты о лучшей жене растаяли.
– Вы вольны выбрать любую из моих дочерей, – уже уверенно продолжил кухмистер, чувствуя поддержку поляка, – но я, как человек честный, должен предупредить, чтобы потом не было у вас ко мне претензий: Глаша моя имела недавно одну историю. Сыскала она себе где-то ухажера, шкипера с Риги, и хотела сбежать с ним. Я, конечно, успел их перехватить на причале; похитителя в кутузку, а дочку мокрой скатертью проучил. Товар, однако, сохранился в цельности, чему у меня есть медицинское свидетельство из Калинкинской больницы от самого доктора Тарновского.
– А, так вот откуда фотографическая карточка была! – хмыкнул поляк.
– При себе больше нету, ваше высокоблагородие. Я в пальто потом незаметно положу.
– Ну, зачем вы, папаша! – всхлипнула Глафира и на глаза ее навернулись злые слезы. Сестра с превосходством победительницы бросила на нее ядовитый взгляд.
Артемию Ивановичу вдруг жалко стало эту несчастную девицу, которую так жестоко на людях опозорил родной отец. Да и дюжина детей, обещанная второй сестрой, слишком его пугала.
– Я вам так, папаша, скажу: коли покупателей много, значит и товар хороший. Беру эту, с розовой лентой.
27 декабря 1892 года, воскресенье
Вчерашний обед был божественным. Кухмистер Владимиров рассчитал правильно: обычный обед первого разряда с англизированными супами-пюре, марешалями из рябчиков и трюфелями с мозгами, который вышел бы ему без вина рублей в пятнадцать, не произвел бы на привычных к кулинарным изыскам гостей должного впечатления. Вместо этого он составил меню, которое должно было соответствовать их представлению о настоящих купеческих обедах: стерляжья уха, сочная кулебяка, фаршированная индейка с салатом из маринованных вишен и огромный сливочный торт. К столу было подано шампанское «Вдова Клико», – на вино и водки кухмистер не поскупился, – и подняты тосты за Государя, за ревностных его охранителей, за благосклонное начальство жениха, за помолвку, за будущих молодоженов, да помянули добрым словом предусмотрительного родителя жениха.
Утром сытость все еще ощущалась, и они ограничились парой чая в «Венеции» у Игумнова: ночевали на этот раз у себя дома на Мещанской, так как надо было взять пульверизатор для посещения Шпалерной.
– Плачу я! – объявил Артемий Иванович, когда половой принес два чайника и стаканы. Он полез в карман, и, пошарив в нем, выудил пятачок. На этом вся наличность у новобогатея иссякла.
– Я, пан Артемий, знаю тебя уже пять лет, но никогда не мог даже предположить всей бездны твоей наивности! – сказал поляк, искоса глядя на монетку на ладони у Артемия Ивановича. – Ты что же, действительно двадцать лет не интересовался, какое наследство оставил тебе твой папаша?
– Все, что было отцовское, мы с Поросятьевым в неделю прогуляли, а от него самого мне досталось шиш да не шиша. Так он мне в посмертной записке и написал: «Дескать, во имя Отца и Сына и Святаго духа вот тебе мое слово, дорогой племянничек: шиш тебе, а не наследство.» Вот тебе суть вся амбула, и преамбула, и анафема. А про папашино, что в банке лежало, мне никто не сказал. У тебя еще две копейки найдется? А то придется нам без чаю.
– Значит, будем без чаю, – зло сказал Фаберовский и они, расплатившись с половым, пошли обратно к себе в комнату на четвертый этаж.
– Знаешь, Степан, – сказал Артемий Иванович, доставая из-под дощатого стола медный цилиндр гидропульта с обмотанной вокруг гутаперчевой кишкой. – Я сюда больше не вернусь. Ты только посмотри, как мы тут могли раньше жить? Вместо перин – вонючие соломенные матрасы, стулья колченогие, пол щелястый, на столе грязи в три пальца наросло, впору консоме варить. Печка с угаром, нужник во дворе, жрать нечего! Да тут даже тараканы не выживают, одни клопы. Чаю не допросишься, а чтобы харю умыть, надо лед в ведре колоть. Я уж не говорю о том, как это ведро, быть может, в другое время используется. А помнишь, мы винную лавку купца Юргенсона летом дезинфицировали? Ты тогда сразу спать свалился, а я еще долго сидел, о разных жизненных вещах размышлял. Вдруг вижу: на столе мышка сидит, и эдак жалобно меня просит: «Дай, тятенька, корочку хлеба. Вусмерть жрать хочется». А у нас хоть шаром покати! Так прямо на столе и сдохла. Нет, если нас от академика выживут, я к кухмистеру до свадьбы подамся. Я бы и тебя взял, только неудобно выйдет – начальник, а бездомный. Так что ты пока отсюда не выписывайся.
