Внезапно в стенку, отделяющую кухню от арестантской, раздался сильный стук.
«Кто ж это там? – удивилась кухарка. – Вроде вчера арестанта в дальнее отделение посадили, оттуда до стенки кухни не дотянешься.»
Кухарка накинула шаль, обдернула подоткнутый подол и выскочила в коридор. Вернулась Настасья вместе с приставом. Пристав был в заблеванном парадном мундире и с опухшим лицом. В руке он нес, держа за ногу, большую куклу, которая волоклась фарфоровой башкой по полу.
– Настасья, где тут у нас огурцы? – спросил он, подошел к бочонку, взял ковш для воды и зачерпнул рассолу. – Какой дурак запер меня в кутузке? Узнаю – убью!
– Так вас, Иван Александрович, еще с вечера туда занесло? – удивилась Настасья. – То-то мы всю ночь вас по всему участку разыскивали и нигде найти не могли. А Нефедьев вас даже из нужника косовищем доставал…
– Что за черт! Я еще и в нужник упал?
– Вы же знаете, Иван Александрович, Нефедьева! Ему чего только не померещится!
– А Ольга где?
– Она, как Марья Ивановна ко сну с Верой отошли, в спальне вашей на ключ заперлась и более не выходила.
– Хорошо же я вчера укушался после мамашиного кунштюка с завещанием, – сказал Сеньчуков. – Ничего не помню. А это что?
Пристав показал куклу в заплеванном розовом платье.
– Это вы дочке под елку положили.
Сеньчуков опустил куклу головою вниз в корыто с посудой и энергично прополоскал ее.
– Извини, Настасья, – сказал он и зашвырнул куклу на дрова у печки. – Вскипяти мне воды, умыться надо. Где Нефедьев?
– Спит, где ж еще!
– Разбуди его, дай стакан с водой подержать. Если руки не трясутся, пусть наверх приходит меня побрить.
Сеньчуков выбрался из кухни и, шатаясь, спустился во двор, направляясь в нужник. Метель яростно набросилась на новую жертву, норовя свалить пристава с ног. Вернувшись в участок, он спросил:
– Братец уехал?
– Как же, уехал! Семейство его да судейский уехали, а он с вами сперва наверху пил, а потом полночи по участку шастал, всех встречных за грудки хватал и кричал: «Березовский, возьми меня, отдамся без слов!» А потом куда-то завалился…
– Арестант все еще в кутузке?
– А что, нету?! Может его случайно с вами поменяли?
– Нет… Там он, помню, мы с ним и Нефедьевым две бутылки выжрали… Француз, француз, а пьет по-русски, не хуже нас. А Нефедьев тоже трезвенником прикидывался! Скажи ему, пусть француза отпустит. И даст ему чего-нибудь пожрать, а то замерзнет по пути в город, хлопот потом не оберешься.
Настасья растолкала Нефедьева и сообщила ему указания пристава. Стакана в руке тот удержать не сумел, но арестанта отпер.
– Я ж говорил, что вас отпустят, – объявил он Артемию Ивановичу, поворачивая ключ в замке. – Пристав даже велел вас накормить, прежде чем под зад коленом. Так что ступайте на кухню. И не забудьте про меня в Департаменте сообщить все, как есть, на вас последняя надежда.
Артемий Иванович проследовал на кухню и заглянул в дверь.
– Хозяйка, пусти косточки погреть, совсем я в вашей кутузке закоченел.
– Что ж, погрейся там, у порога, – сердито сказала Настасья. – Сейчас капусты дам. Разве мы нехристи какие, чтобы в светлый праздник Рождества человека крещеного на метель голодного выставлять. А вот с пяти утра в праздник у плиты держать – это по-христиански!
– А пристав-то сам где? – спросил Артемий Иванович, садясь на табурет.
– Иван Александрович к себе в кабинет пошел отдыхать. Ты не знаешь, как он в кутузке оказался?
– Так он ко мне ночью с бутылкой пришел. С двумя. Нефедьев ему дверь ко мне открыл, да так с нами и остался сидеть. Видать, он-то нас с приставом и евоной куклой и запер. А пристав у вас душа-человек. На охоту звал. На медведя. Мы, говорит, его на рогатину возьмем!
– Как же тебя угораздило в праздник в участок загреметь, да еще к нам в Полюстрово? – спросила Настасья, ставя перед Артемием Ивановичем глиняную миску с капустой. – Тебя уже и жена, небось, по всему городу разыскивает?
– Нету у меня жены, – с вызовом сказал тот. – Сватался я двадцать лет назад в Петергофе к одной барышне, так не пожелали оне за меня замуж, побрезговали. Я же тогда скромным учителем рисования в городском училище был, а оне с самим полицмейстером спутавшись были… Это сейчас я все могу, кого хошь в бараний рог скручу. Бабы на шею так и вешаются, только мне их не надо.
