Сундук нищенки, отданный утром слесарем, оказался настоящим сокровищем. Там был и капор с плотной зеленой вуалью, и теплая вязаная шаль, и мешок проросшего лука-порея, три сгнивших картофелины, книжка «Спертый дух, или Украденное привидение», круглые очки с синими стеклами, увеличительное стекло с медной ручкой, набор отмычек, выкованных из плотницких гвоздей, баночка с хлороформом, пузырек, на котором была наклеена бумажка с черепом и костями и надписью «Ядъ», пилка для перепиливания решеток, черная бархатная полумаска и даже накладная борода.
Борода была определена Артемию Ивановичу, а капор и шаль – Фаберовскому. Только у Луизы пришлось одолжить керосиновую лампу, да теплый платок и муфту – женских перчаток на лапы Фаберовского подыскать не удалось.
Отобедав гороховым супом, они отправились со всем этим барахлом на Волынкин двор близ бань, где кроме двух каретных заведений располагался легковой извоз Юдина. Хозяин Трофим Астафьевич, неграмотный и заплывший жиром мужик, вылез на двор и грубо спросил у Артемия Ивановича:
– Ты из каких?
– Из департаментских! – озлился Артемий Иванович, позволявший «тыкать» только генералу Черевину и Фаберовскому, да еще царю, который, впрочем, ни разу себе такой грубости не позволил. В нос жирной туше была тыкнута бумажка, от которой в дрожь бросало и не таких. И Юдин, хоть и был безграмотный, значение ее сразу понял.
– Чего изволите-с?
– Закладку мне на сутки, да всю извозчичью справу!
– А платить вы будете-с, или как?
– А ты как думаешь! Департамент полиции с тобой рассчитается, если в кутузку раньше не попадешь.
– А этому господину тоже закладку? – спросил хозяин извоза, обратив внимание на стоявшего молча позади Артемия Ивановича поляка.
– Он у меня в санях поедет, – сказал Артемий Иванович. – Так что, чтоб санки чистые были, да полость подлиннее!
– Я свою принесу-с, самую лучшую-с… – заюлил Юдин. – И волан-с самый лучший, зайцем по обшлагам обшитый. Я сам в нем прежде зимою ездил.
Минут через десять выкатили на двор сани, впрягли в них мохнатую рыжую лошадку, а хозяин принес армяк, ватную безрукавку, валенки и рукавицы.
– Я вам сейчас помогу, вашбродие, волан-то нацепить, – сказал он и помог Артемию Ивановичу одеть безрукавку прямо поверх пальто, после чего натянул сверху отделанный вылезшим зайцем синий суконный армяк. Затем Трофим Астафьевич поднял полы безрукавки Артемию Ивановичу на грудь и ловко прижал их армяком.
– Для дородности, – пояснил он.
От саней долетел до них обрывок разговора двух конюхов:
– Откуда болван – с охранного или с сыскного?
– Кажись, с охранного. С сыскного сами умеют завернуться.
Юдин застегнул армяк на пуговицы где-то подмышками Артемия Ивановича, дважды обмотал вокруг него свитый в жгут кушак, нахлобучил на голову круглую меховую шапку и помог взобраться на козлы.
– Правую полу вокруг себя оберните и в обтяжку под жопу-с положите. Да дайте же, я вам помогу! Вожжи под себя заправьте, а теперь садитесь.
Трофим Астафьевич подоткнул под Артемия Ивановича плохо обернутые полы армяка и вручил ему кнут, который велел вставить за голенище валенка.
– Нечего гоготать, Степан! – недовольно сказал Артемий Иванович, опасаясь шевельнуться. – Лучше бороду мне нацепи.
Фаберовский завязал бороду веревочками на макушке Артемия Ивановича, вернул шапку ему на голову и забрался в сани. Под злые шутки конюхов и тяжкие вздохи Юдина они выехали со двора на Конюшенную и медленно поплелись в сторону Невского. Погода сегодня не благоприятствовала извозчичьему промыслу. Темнело, в воздухе висел морозный туман, в котором дорогу указывали только мутные пятна фонарей.
– Нам бы в таком тумане санки не разломать, – сказал поляк. – А то и хозяину за убыток придется платить, и полиция будет в претензии за ротозейство.
– С полицией мы как-нибудь разберемся, – сквозь зубы сказал Артемий Иванович. – А вот со столбами да тумбами…
Однако он очень быстро освоился, и когда они доехали до Невского, довольно уверенно повернул налево. Дорога до Пальменбахской заняла час. У берега Артемий Иванович сказал «тпру!» и лошадь послушно встала. Он сдернул бороду и вытер рукавом струившийся из под шапки, не смотря на мороз, пот. Видимость на Неве была еще хуже, чем в городе: можно было различить уходящие куда-то круто вниз во мглу обледенелые доски спуска аршина на два-три – и все! Противоположного берега не было видно вовсе, было только слышно, как на льду на зимней дороге перекликаются извозчики, опасаясь столкнуться.
