– Это почему это по восьмиста?! А еще двести куда делись?! Уж не хотите ли вы, ваше благородие, эти денюжки себе оставить?!
– Да вы ладану обкурились, ваше преподобие! Брату-то тоже надо что-то отслюнявить!
– И то правда, – согласился отец Серафим. – Это и по-христиански, и по-Божески… А вот малиновые кушаки, и иконки Святаго Владимира в пересыльной не выдают, мы с попадьей об этом позаботимся, но надо и наши расходы учесть! Так что не по восемьсот, а мне лично восемьсот пятьдесят, а вам на полсотни меньше…
– Да вы, батюшка, жила! Хуже моего тестя!
– Да-с… На том и живем. Тесть ваш тоже крещеный человек!
Обогнув парк, санки одни за другими выехали на Большеохтинскую дорогу к участку, около которого горели три керосиновых фонаря. Артемий Иванович на стал подъезжать близко, остановившись поодаль в темноте. По протоптанной вдоль дороги тропинке шествовала из «Акрополя» целая комедия подростков с Охтинской мануфактуры и окрестностей, изображавшая царя Максимилиана и его непокорного сына Адольфа. Впереди шествовал сам царь Максимилиан, высокого роста юноша, с бородой из пакли, в картонной короне, при картонных же орденах и деревянном мече на боку. За ним мальчишка, изображавший его сына Адольфа, в короне и тоже при орденах, только кавалерии поменьше. Чуть дальше еще один, толстый и высокий, с длинными накладными усами и бородой, в картонных латах и шлеме, со щитом, с пикой из длинной палки и с деревянной саблей, должный играть Анику-воина. Следом топала веселая толпа «солдат», «придворных» и других персонажей, уже заработавшая в «Акрополе» на выпивку и воспользовавшаяся этим приработком.
У дверей участка ряженые остановились и заколотились в дверь. Навстречу вышел сам пристав. Поняв, что суровый подполковник не намерен приглашать их внутрь, комедианты начали свое представление прямо тут же, встав полукругом вокруг крыльца. В центр вышел мальчишка, в котором Артемий Иванович с поляком узнали своего попутчика. На нем был старый латанный военный сюртук поверх все того же отцовского зипуна, деревянная шашка, колпак с вороньим пером, две картонные медали на груди и погоны.
Взявши под козырек своего странного головного убора, мальчишка обвел глазами стоявших и обратился к приставу:
Здравствуйте, все почтенные господа,
Вот и я пришел сюда!
Извините меня в том,
Что я в платье худом, —
Обыкновенно по два, но бывает и больше.
У меня дома есть парадный мундир,
На котором пятнадцать дыр
И пятьдесят две заплатки.
Капитан вылез из саней, задетый упоминаниями о мундире с заплатками, и затрещинами проложил себе сквозь ряженых дорогу. Отец Серафим поспешил следом.
– Мы к тебе, Иван, по делу, – сказал приставу капитан. – Разговор серьезный есть. У тебя Иваны-не-помнящие-родства часто бывают?
– Ну я, например, Иван, – сказал подполковник. – И какой ты мне родственник – понятия не имею. Ну что, ты поехала?
Пристав обернулся к жене, вышедшей из двери.
– Поехала.
– Вон, какая-то дама в извозчике сидит, может, она тебя с собой в город возьмет…
Сеньчукова помахала дочке, смотревшей на нее из окна, и проследовала по тропинке в снегу прямо к саням Артемия Ивановича.
– Сударыня, вы, случайно, не в город? – спросила она у Фаберовского. – Не согласитесь ли вы меня подвезти? В этих местах, да еще вечером извощиков не сыщешь…
Не дожидаясь ответа, она примостилась на сидение рядом с поляком.
– Вот, – сказала Сеньчукова, демонстрируя документ в коленкоровом переплете. – Паспорт, дозволяющий повсеместное в Российской империи жительство. И никаких «при муже»! А вы, сударыня, замужем?
– Замужем, – сказал Фаберовский, пытаясь исказить голос и сделать его хоть сколько-нибудь похожим на женский, но это не помогло.
– Граф! – воскликнула приставша, узнав его, и сдернула с головы его платок и капор с вуалью. – Но что вы здесь делаете?! Я знаю, что вы преследуете меня, но почему?
– Я влюблен, пани, – кхекнул в кулак поляк, и Артемий Иванович сдавленно хрюкнул на козлах.
– Шпион! – крикнул вдруг с крыльца капитан и указал пальцем на Фаберовского. – Задержите его!
– Трогай! – стукнул кулаком в спину Артемию Ивановичу Фаберовский.
