И Артемий Иванович тоже треснул извозчика промеж лопаток – не давать же поляку все время командовать, в самом деле!
Целью отца Серафима в городе оказалась фотография Пазетти на углу Конюшенной и Невского, где он скромно встал в очередь: капельмейстер жандармского дивизиона пожелал сняться со своей женой в честь годовщины их свадьбы, потом прихрамывающая на левую ногу артистка, которой вчера они, кажется, делали укол, фотографировалось с каким-то молодым человеком, годящимся ей в сыновья, в связи с переводом последнего в Москву. Когда очередь дошла до протоиерея Свиноредского, стоявшие сзади Артемий Иванович и Фаберовский превратились в слух. Отец Серафим пожелал сделать к обеду 500 карточек с фотографии какого-то бородатого мужлана – то ли юродивого, то ли святого. Священник благословил приказчика, принявшего у него заказ, пригласил его посетить службу в его храме в Полюстрово, и тотчас отбыл на извозчике прочь. Фаберовский продемонстрировал приказчику открытый лист и велел срочно отпечатать пару штук тех карточек, которые заказал полюстровский поп.
– Куда теперь? – спросил Артемий Иванович. – Обратно в Полюстрово? Дома-то нас наверняка посыльные от больных дожидаются, ведро купоросу пропадет.
– К Черевину сейчас поедем. И письмо это треклятое, и капитан сегодня вечером как раз в церковь в Полюстрово собирается, а тут этот поп еще 500 фотокарточек заказывает.
– Да нам-то какое дело до этих карточек! Может, юродивый какой полюстровский, на целебных водах тронувшийся… У нас же больные деньги уже приготовили!
– Отвезем карточку Черевину, пусть лучше у него голова болит. А там можно и по больным.
Генерал Черевин действительно был очень удивлен привезенной фотографии.
– Это же Батышков! – воскликнул он, рассматривая карточку. – Как бишь его… Степан Халтурин. Государственный преступник. Это он устроил взрыв в Зимнем дворце. Его повесили через год. Я его даже помню, он покойному Государю ящик стола чинил. Хороший был мастер, его даже австрийский посол к себе выписывал карету чинить. Только зачем попу 500 фотокарточек Халтурина?
– Вот и нам стало подозрительно, – сказал Артемий Иванович. – Сегодня капитан Сеньчуков к этому попу как раз едет, уж не за карточками ли? Может у заговорщиков этот злодей на карточке завроде мученика святого состоит? И каждый из их банды будет этот образ в решающий час у сердца носить.
– Пятьсот человек! – охнул Черевин. – Отправляйтесь-ка вы оба в Полюстрово, разузнайте там, что да где, а если удастся за капитаном проследить, то и вовсе будет хорошо. Только он вас узнает сразу. Как-то вам надо замаскироваться… Лошадью умеете править?
– Подумаешь лошадь! Тьфу! – сплюнул Артемий Иванович. – Да я в Египте на страусе верхом ездил.
– Вот и хорошо. Поезжайте сей же час на ближайший извощичий двор и сторгуйте там полную закладку с лошадью на сутки без работника. Тебе, – Черевин ткнул пальцем в Артемия Ивановича, – подыщите извощичью справу, а тебя бы я женщиной одел, прикроешься вуалью, может и пронесет.
Артемий Иванович расхохотался.
– Степана – бабой? Каланча в вуали!
– Молчать, дурак! – прикрикнул Черевин. – Делайте, что велено!
– А еще мы выяснили, что в воскресенье на бенефисе Иванова в Мариинском театре, на котором собирается присутствовать Государь, заговорщики и собираются все устроить, – сказал Артемий Иванович. – Я собственными ушами слышал, как капитан Сеньчуков сказал об этом бразильцу.
– Хорошо, я попробую отговорить сегодня Государя от посещения этого бенефиса. Когда вернетесь, решим, что делать дальше.
* * *
Вернувшись на Конюшенную, Фаберовский с Артемием Ивановичем первым делом навестили дворничиху и попросили ее одолжить им бабий зипун да платок, чтобы облачиться для секретной надобности бабой. Зипун свой отдать дворничиха пожалела, сославшись на то обилие в нем насекомых.
– Он, ваше высокоблагородие, – сказала она, – по ночам от этих тварей аж рукавами шевелит, самой страшно. Вынесешь на мороз к яме – обратно ползет. Вот вам крест, не брешу. Вот у нищенки спросите. Да у нее в сундуке, может, и найдется что по вашей части. Нам, когда мы ее в больницу отправили, скарб ее достался, может, вы возьмете? Мы думали продать, да листа боязно.
