2 января 1892 года, суббота
Морозы и туманы последних праздничных дел сильно подорвали заработок извозчиков, поэтому, когда Артемий Иванович с Фаберовским предложили первому же встретившемуся по выходу из почты ваньке отправиться в Полюстрово, тот мигом согласился, хотя в другое время мог бы и заартачится – седока на обратный путь в Полюстрово не найдешь.
Странная история о священнике Свиноредском, изложенная в письме Нефедьева, настолько их взволновала, что они бросили все свои планы и отправились на правый берег Невы, хотя после вчерашнего вечера они были склонны посвятить себя другим, более доходным, занятиям. Каким? Да все тем же, прививочным. Не успела еще обсохнуть игла, породившая на левой ягодице бразильского поверенного громадный синяк, как у дверей их квартиры появился посыльной от балерины Мариинского императорского театра Никитиной, которая просила навестить ее дома на Екатерингофском и тоже сделать ей прививку, как госпоже Сеньчуковой. К Никитиной они съездили, хотя в банке академика метиленовый синий кончился, и пришлось развести медного купоросу. Прямо от Никитиной их отвезли в карете к Софье Павловне, жене полицмейстера Мариинского театра Лаппа-Страженецкого, затем к бухгалтеру Санкт-Петербургской театральной конторы, затем еще по восьми адресам, и закончилось все у одного из врачей дирекции Императорских театров, который умолял их продать ему порции вакцин, чтобы он мог сделать вакцинацию корифейкам, состоявшим в любовницах у некоторых высокопоставленных лиц.
С утра все повторилось, они извели на уколы два ведра медного купоросу, сломали четыре иглы и разбили шприц, когда член комитета о службе чинов гражданского ведомства попытался выпрыгнуть в окно от дикой боли. На этом их практика прекратилась. Она, конечно, продолжилась бы и закончилась бы, без сомнения, Сибирью, когда бы Артемию Ивановичу не вздумалось, устав от помешивания в ведре купоросу, прогуляться по Конюшенной и заглянуть заодно на почту.
По дороге, уже на Лафонской площади, выяснилось, что Артемий Иванович отдал за доплатное письмо из Полюстрово тот самый рубль, который служил паролем для получения писем от Нефедьева. Последовала сцена со взаимными упреками, и теперь поляк и Владимиров ехали молча, уткнув нос в поднятые воротники, и не разговаривали.
«Как я устал! – думал Фаберовский, уставившись в усыпанные снежной перхотью плечи извозчика. – И в Англии, и во Франции, и в Венеции, и в Египте, и в Сибири – пять лет я как вздрюченный живу с этим пердольцем, ожидая каждую минуту, что он еще выкинет! Я больше не могу! Я хочу человеческого общества. Эти вечные его эпохальные трактаты из двух строчек, на которые он изводит всю бумагу, эти ужасные экуменические картины: «Священник Митавского драгунского полка благословляет порку петроковского ксендза поляками-прихожанами». Разве его можно назвать человеческим обществом? Уж какие убогие политические были в Якутске, но разве хоть кого-нибудь из них заклевал до полусмерти дятел! «Ах, Степан, я думал, что в дупле мед, потому что пчелы зимой спят!»
Фаберовский зло ткнул локтем Артемия Ивановича в бок.
«О, еще и пихается! – подумал в ответ Артемий Иванович и тоже пихнул поляка в бок. – Может, мне ему еще все место уступить, самому на запятках ехать? Пять лет на моей шее! Свету белого не видать из-за его претензий. Шубу вот ему выдали! Сидит себе, нос в бобра уткнул и в ус не дует. Все ему! И шубу ему, и орден ему! А мне телячий воротник за все труды мои и три копейки на чай. Не жмотничал бы, дал бы мне денег, я бы рубль и не менял! Разве я бы его поменял, кабы не крайность? Да я бы и не вспомнил о нем. А Нефедьев тоже жмот, мог бы и пятерку дать. Ведь я его спас… Потом спасу от прозябания в участке.»
– Стой! Стой! Заворачивай! – закричал вдруг Фаберовский и замолотил кулаком по спине извозчика.
– Что такое?! – высунул нос из воротника Артемий Иванович.
– Да вот же наш долгогривый нам навстречу проехал, о котором Нефедьев писал!
– Действительно, он, – сказал Артемий Иванович, оглядываясь на проехавшие мимо сани и узнав в сидевшем в них попе в подбитой лисьим мехом зимней рясе и фиолетовой скуфейке на меху священника, которого он видел в участке. – Извощик! Дуй за этими санями.
