У рыжеволосого приземистого Ионы глаза поблескивали хитровато.
Пушкин подошёл под благословение. Осенив крестом и дав поцеловать руку, иеромонах вернулся к небольшому, с полированной крышкой столу.
— Обожди, сын мой. Допишу я. А ты отдохни с дороги... — Сидя на низком табурете, он прильнул к столу.
Пушкин оглядел горницу. Голые каменные стены были небрежно выбелены, кое-где темнели затеки, но дощатый дубовый пол был покрыт пёстрым ковром, а ложе святого отца скрывал плотный полог с кистями. Большая и тоже белёная печь, занимавшая целый угол, жарко истопленная, всё же с трудом справлялась с холодом каменных стен. Пушкин, сбросивший шинель, снова надел её.
На красном бархате круглого столика почти посредине горницы лежали остроконечная фиолетовая скуфья и богато изукрашенный массивный крест. Икон было не так уж много, а на одной из стенок висела картинка в обветшалой рамке: смерть костлявой рукой указывала на часы и подпись: «Взирай с прилежанием, тленный человече, как век твой проходит и смерть недалече».
Иона отвалился от стола и пригладил рыжие вихры, уже перемежавшиеся с сединой.
— Вот. Донос в духовную консисторию. — Голос у него был жидкий. Испачканные чернилами пальцы он потёр пемзой. — А что делать, сын мой? — Он повернулся к Пушкину, держа в руках исписанный почтовый лист. Потом положил его на стол. — Ревизовал я Вороническую приходскую церковь, где известный вам отец Ларион, нечестиво прозванный «шкода». И что же? На святом престоле — представьте! — одежда сверху суконная, а со сторон уже голевая. Ведь это истинное святотатство! А в запасных святых тайн что обнаружил? Воск и разные приставшие крупицы. Крест серебряный чёрен, а по всему алтарю, и над жертвенником, и на стенах, и на самих образах иконостаса — всюду паутина, а на самом помосте сор... — Иона забыл о смирении. Он гневался и отводил душу.
Пушкин, который пришёл по обязанности поднадзорного, слушал с кислым выражением лица.
— Что ж так плохо служат у нас Господу? — спросил он не без некоторой ироничности.
— Пётр, Пётр! Вот от кого всё — от Великого! — с неожиданной горячностью заговорил Иона. Глубоко сидящие его глаза теперь смотрели остро. Мягкой ладонью пастырской руки он пригладил вихры. — Пагубой оказались дела его. Кем на Руси было приходское духовенство Носителем исконного православия. Он же всё порушил. И от отца к сыну, от сына к внуку, а где и в приданое за дочерью — это места-то пастырей, выбираемых ранее при ходами! Вот вам и бедность, и бесправие, и самоунижение перед всякими управляющими-немчурой, не говорю уже о господах... — Видно, и досады и горечи немало накопилось в душе настоятеля. Убедившись, что Пушкин внимательно слушает, даже снова скинул шинель, Иона продолжил: — Решил Великий, что монахи, дескать, тунеядцы суть, дескать, ведут праздную жизнь, — и запретил доходы с вотчин и посадил на скудный паек, притом одинаковый и для владык и для рядовой братии. И предписал он Святой Церкви в мирские дела не входить: дескать, священство иной чин есть в народе, всего только, а никак не иное государство... Так вот и пошло... — И чтобы показать, как пошло, Иона выразительно крякнул. — А то будет, что ничего не будет! — добавил он. Вспомнив о своих обязанностях по надзору за шатким в вере сыном почтенных и благочестивых Пушкиных, спросил: — Сын мой, говел ли? Причащался ли Святых Тайн?.. Старался ли для хранения естества и чувства? Отыди от зла и сотвори благо... Сей добро, посыпай добром, жни добро, оделяй добром... — Всё это он произнёс заученной скороговоркой. — Вот читай, сын мой. — В руках его оказались Четьи-Минеи — старая книжка с загнувшимися, замусоленными или оборванными углами страниц. — Читай, мой сын, это — богоугодное чтение.
— А нет ли в монастыре рукописей, книг? — спросил Пушкин.
— Как не быть, — ответил Иона. — Да вот беда: когда пожар был и сгорела Никольская церковь, сгорел и архив, и казна, и посуда. И сундук сгорел, а в нём много грамот и указов... Однако ж пройдёмте дворами.
Спустились из настоятельского дома на монастырское подворье. Длинный каменный одноэтажный корпус, белённый известью, — трапезная и кельи для братии — разъединял передний и задний дворы, но имел арку посередине.
