Вяземский написал поучение об отношениях с отцом. Он решительно настаивал на первых шагах к примирению. «Враги, — указывал он, — у тебя есть враги, хотя бы Воронцов, — обрисуют тебя в глазах царя человеком, который восстал против всех законов божеских и человеческих, человеком, который не выносит ограничений и из которого не получится хороший гражданин, раз он плохой сын. И это, несомненно, повредит».
Все подробности ссоры с отцом вспыхнули опять. И то, что все эти подробности обсуждались теперь не только помещиками соседних уездов, но и в далёкой Москве, и конечно же в самом Петербурге, и то, что его положение было почти непереносимым и бесправным положением ссыльного, привело его неожиданно в совершенно неудержимое раздражение.
Но письмо из Одессы поразило его, как гром. Туманский начал издалека: «Есть сведения, которые могут быть для тебя небезразличны». Пушкин сразу догадался, что сведения конечно же о женщине. «Эти сведения, — писал Туманский, — дошли до нас в Одессу из далёкой Италии...» Кровь яростной волной прилила к голове: говорилось об Амалии Ризнич. «Могу поздравить тебя, — не без юмора писал Туманский. — Амалия Ризнич разрешилась младенцем — сыном, и её муж, господин Ризнич, знает об этом...»
Письмо выпало у Пушкина из рук. Ребёнок был от него — в этом не могло быть сомнения: возлюбленная, расставаясь, ничего не скрыла.
У него сын! Странное, незнакомое прежде волнение овладело им. Он не одинок в мире — у него сын! И тут же он подумал, что никогда не увидит своего сына и сын никогда не увидит своего отца. Какое горькое ощущение! Что расскажут сыну о неведомом отце? Какая горькая судьба во всём уготована ему!..
Тотчас попытался от излить чувства в стихах:
Дитя, не смею над тобой
Произносить благословенья.
Ты взором, мирною душой
Небесный ангел утешенья.
Да будут ясны дни твои,
Как милый взор твой ныне ясен.
Меж лучших жребиев земли
Да будет жребий твой прекрасен.
Но нет! Его осенило иное: поэму «Цыганы» дополнит он раздумьями Алеко над колыбелью своего сына. Тут же он набросал первые строки:
Прими привет сердечный мой,
Дитя любви, дитя природы,
И с даром жизни дорогой
Неоценимый дар свободы!..
Сын! У него сын! Где-то у груди женщины, которая вместе с минутами любовного забвения дала ему узнать грозные муки ревности, его сын... Раздался тихий скрип двери и шорох шагов. Пришла Ольга.
Чтение окончилось. Ожидая обычных восторгов, восклицаний, охов и ахов, Лёвушка, отдыхая от декламации, удобно расположился на стуле, несколько откинув голову. Пушкин — да и только!
Поднялась с дивана высокая худощавая хозяйка[127]. Держа за руку маленькую, пяти- шестилетнюю девочку в нарядном платьице и с большим бантом в волосах, она обратилась к мужу:
— Мы пойдём... Настенька устала. — Голос у неё был тихий, и в выражении лица тоже была какая-то тихая задумчивость.
Голос жены будто вывел Рылеева из оцепенения.
— Хорошо. — И зашагал, почти забегал по комнате. — Да, уложи её... — Остановившись, он поцеловал девочку. — Да вели подать нам чаю... и пироги с капустой... — Какими-то ошеломлёнными глазами смотрел он в дверной проем вслед жене и дочери.
Лёвушка ждал и наконец дождался.
— Волшебник! Чародей! Гений! — воскликнул Рылеев и вновь забегал по комнате. — Да ведь это шаги великана!..
От удовольствия Лёвушка даже заёрзал на стуле. Он ловил каждое слово и каждый жест, чтобы потом подробно всё описать брату.
Рылеев в волнении провёл рукой по чёрным, слегка завитым волосам. У него от возбуждения блестели глаза. Он остановился против красивого стройного военного в гусарских сапогах и обтягивающих белых панталонах.
— Мы напишем ему! — воскликнул Рылеев. — И обратимся к нему на «ты», потому что он близок нам! Не так ли? — Рылеев повернулся к Лёвушке. — Мы можем обратиться к твоему брату-кудеснику на «ты»?
— Да... Нет... Не знаю... — Лёвушка не сразу нашёл нужный ответ. Он ждал, что скажет нарядный военный, адъютант герцога Вюртембергского, у которого на губе будто нарисованы были тёмные полоски усов.
— Одно слово — гений! — воскликнул Бестужев. — Гений и чудотворец! — Он сидел, поджав под себя нога. — Однако же... — И коснулся узкими носками сапог пола, о чём-то напряжённо размышляя.
