В тот же день в Тригорское неожиданно явился Никита. Он выглядел сумрачным и будто сразу постарел.
— Лександр Сергеевич, — сказал он, — да нешто так можно?
Никита был в сапогах, шароварах и армяке. Он принёс Пушкину в узелочке калоши и тёплый плащ.
— Разве можно так, Лександр Сергеевич? — говорил он озабоченно.
Пушкин растроганно смотрел на верного своего дядьку.
— Разве можно на отца свого поднимать руку, — продолжал Никита. — На барина нашего...
— Да ты что! — вскричал поражённый Пушкин. — Ты разве видел?
Никита опустил глаза в пол.
— Не видал... Да, может, другие видали...
— Ты что! — потерянно повторил Пушкин. Дело могло принять совсем плохой оборот.
— Лександр Сергеевич... — вдруг со слезами в голосе сказал Никита. — Уезжаю я от вас... Барин повелел. Братцу вашему Льву Сергеевичу, значит, буду прислуживать. — И расстроенный Никита жалостливо посмотрел на своего питомца. — Как же вы без меня-то?
Оба помолчали. В самом деле, как же? Никита был с самого детства, Никита был ему близок. Вдруг он разглядел, что старый дядька — приземистый, крепко скроенный — вовсе не так уж стар.
— Лександр Сергеевич... горды вы. А попросите — может, барин простит! — Никита искательно заглядывал Пушкину в глаза.
Возвращение блудного сына произошло на следующий день. Отец сидел в зальце перед зеркалом и что-то внимательно высматривал на своём лице. Он повернулся и побледнел.
— Монстр! — вскричал он. — Ты пришёл просить прощения?
— Я? У вас? — Кровь бросилась в лицо Пушкину.
И голоса сразу взвились, будто скандал ни на минуту не прекращался.
— Ты не знаешь, да, ты даже не знаешь, что такое сыновья любовь! — кричал тонким голосом Сергей Львович.
— Вы никогда не имели попечения о моём благосостоянии. Теперь вы захотели для меня палача и каторги! — в бешенстве кричал и Пушкин.
— И следовало бы!..
— Вы обвиняете меня в том, чего не было!
— Экий дурак, в чём ещё оправдывается! Да ты бы ещё осмелился меня бить! Да я бы связать тебя велел!
— Зачем же при всех обвинять меня в злодействе? Вы имели злой умысел!
— Да как ты смел, разговаривая с отцом, непристойно размахивать руками?
— Это дело десятое!
Сбежалась семья, снова Надежда Осиповна ломала руки, снова Ольга рыдала в голос, снова Лёвушка подбегал то к отцу, то к брату.
— Огромное горе Господь обрушил на нас, — простонал Сергей Львович. — Любимая сестра моя, Анна Львовна, скончалась в Москве. И из-за тебя, да, из-за тебя я не мог поехать отдать ей последний долг.
Сергей Львович впал в горестную аффектацию.
— Она давно была больна водянкой, ей не должно было жить. Но мой бедный брат Василий — он любит весь род человеческий, как же любил он сестру! И я, несчастный, осиротел! Зачем она оставила нас...
Сергей Львович очнулся и холодно посмотрел на сына.
— Из-за тебя я остаюсь зимовать в деревне.
— Что?! — не поверил Пушкин. — Ну, меня вы не увидите. — И ушёл в свою комнату собирать нужные вещи.
Лёвушка последовал за ним.
— Не забудь! Всё имеет особую важность! — наставлял его Пушкин. — К Жуковскому, первым делом к Жуковскому! И найди и пришли мне что-нибудь о Стеньке Разине...
— Зачем? — заинтересовался Лёвушка. — Что-то задумал новое? Может быть, на манер «Братьев-разбойников»?
Ах, этот замысел возник, когда — давным-давно — они с Николаем Раевским в станицах Казацкого войска записывали старые песни. А здесь, в Михайловском, няня Арина тоже как-то напела старую песню...
— И Библию, — перечислял Пушкин. Если он читает Коран, как не прочитать Библию? — Ты всё запомнил? — Поручений было множество.
Решено было встретиться на рождественские праздники. Лёвушка обещал непременно приехать.
Острую грусть испытал Пушкин, прощаясь с братом.
Через два дня он попрощался с сестрой. Зима неодолимо вступала в свои права. Снег то сыпал, то таял. Нужно было добираться до Петербурга или сейчас, в карете, или ждать зимнего санного пути.
— Среди этой стужи и слякоти тебе, верно, снится Одесса? — сокрушаясь о брате, спросила Ольга.
— Ты угадала. — Пушкин погладил её по голове.
— Так мало ты о себе рассказал мне, — с жаром произнесла Ольга.
