Жуковский — располневший, одышливый, с неестественно белой кожей лица и восточно-сладостными тёмными глазами — недоумённо развёл руками:
— Не понимаю! — Ему в самом деле трудно было понять. — Какая-то нелепая ссора с отцом... Твой брат пишет одно, тригорская барыня другое... «Отец хочет для меня рудников сибирских и лишения чести» — это Сергей-то Львович, которого я знаю всю жизнь? А она: «Трепещу следствий для нежной матери и отца, и не дайте погибнуть любимцу муз...» — Жуковский опять развёл руками. — Я в совершенном замешательстве... Что делать, кого просить...
— Они оба не правы, — затараторил Лев. — Они не могут понять друг друга. Ну да, отец взволнован — так нужно бы его успокоить. Ну да, брат горд, независим — так можно бы это принять во внимание. Мы с ним говорили о многом, очень многом, но о религии не говорили — и отец здесь не прав...
— Я мог бы съездить к маркизу Паулуччи. — Для Александра Тургенева было обычным делом хлопотать обо всех, о Пушкине же он хлопотал с самого определения его в лицей. — Маркиз Паулуччи как раз здесь и по старой памяти, надеюсь, меня бы уважил. — Служебное положение Александра Тургенева теперь, после падения князя Голицына, было не тем, что прежде. — Однако нужно ли выносить сор из избы? Приведёт ли это к хорошему? — Он принялся расхаживать. По-прежнему он был сановит, грузен и боролся с неожиданно овладевающей им сонливостью; борясь с ней, он заложил короткие руки с мясистыми ладонями за спину. — К чему это приведёт? — рассуждал он вслух. — К формальному расследованию, а это не сулит ничего хорошего...
— Не надо! — воскликнул Лёвушка. — Ничего не надо! Всё само собой уладится. Ведь не безумцы же они! — Он, несомненно, был добрый малый.
— Твой брат? — Жуковский тихо рассмеялся. Откинувшись к спинке дивана, он покуривал трубку. — Твой брат при мне на голову лил холодную воду, чтобы остыть от прилива крови... Впрочем, я не о том. Какой гений! — Он кивнул на рукопись на столе. — Был ли ещё когда такой гений в мире?
И сразу все заговорили о новом творении Пушкина: нужно издавать, скорее издавать, немедленно издавать! Кто обратится к адмиралу Шишкову? Кто отправится к цензору Бирюкову?
— Я с Львом будем издатели, — сказал Плетнёв, застенчиво приглаживая рукой мягкие русые волосы. И тихим голосом, и осторожными движениями он как бы старался показать, что вполне сознает собственную незначительность среди собравшихся литературных корифеев. Лицо у него было круглое, с крутыми дугами бровей, а нос короткий, отчего верхняя губа казалась приподнятой. Приземистую его фигуру облекал форменный сюртук преподавателя Екатерининского института. — Южные поэмы уже одни доставили бы славу и во Франции, и в Англии. — Плетнёв воодушевился. — Да он выше любого нынешнего стихотворца, как когда-то Ломоносов был выше всех литераторов-современников. Да что там! Я даже не понимаю: его гений с какой-то чудесной лёгкостью творит в совсем разных областях... А что касается «Разговора книгопродавца с поэтом», которым он предваряет «Онегина», то это верх ума, вкуса и вдохновения! — Казалось, он всё не может найти достаточно веских слов.
Дельвиг, до этого лениво молчавший, неожиданно взорвался.
— Он как малое дитя: ссорится, недоволен, брыкается... Да понимает ли он сам себя? Зачем ему в скучный, холодный Петербург? Чего недостаёт ему в деревне? Понимает ли он сам, что как никто ворочает сердцами русских? Я приеду и всё скажу ему...
— Он спит и видит: ты наконец приехал! — поддакнул Лёвушка, который знал о брате решительно всё.
— Приеду, вот соберусь и приеду!.. — Дельвиг, взволновавшись, с неожиданной прытью вскочил и начал бегать по кабинету, обгоняя тучного Тургенева.
— А что делать с плутом Ольдекопом? — задал щекотливый вопрос Гнедич. — Нельзя так оставить. — Он очень прямо сидел на стуле рядом с мешковатым Крыловым и как будто обращался к нему. Оба служили в Публичной библиотеке, жили в соседних казённых квартирах, пользовались благодеяниями своего могущественного начальника Оленина, и так получалось, что день за днём, год за годом проводили вместе. — Надо же соблюсти интересы Пушкина, — настоятельно сказал Гнедич. — Не обратиться ли нам к самому Алексею Николаевичу Оленину?
