Лёвушка горячо обещал всё выполнить. Пушкин не ошибся: у него был верный друг. Он расцеловал счастливого брата.
Вот уже на пригорке усадьба дериглазовских помещиков; вон на фоне потемневшего неба ловят последние отблески света кресты Егорьевской церкви.
— Прежде всего явишься к Жуковскому, — наставлял Пушкин. — Вот уж действительно и начальный путеводитель мой, и всегдашний покровитель. В его облике, и в стихах его, и в душе что-то ангельски небесное, устремлённое от земной прозы к высокой мечте. Ему первому рукопись — и мне опишешь в подробностях. Впрочем, он и сам напишет. Затем — Плетнёву. Мнение моё о его талантах ты знаешь — да не болтай! Издатель же он надёжнее Гнедича. Потому что Гнедич не будет печься о жалкой лишней ассигнации, а я так до сих пор помню, что добрый мой дядюшка Василий Львович прикарманил сто рубликов, подаренных тётей Анной при отъезде в лицей... В общем, пусть собирается ареопаг: Жуковский, Дельвиг, Плетнёв, — а потом уж прямо к министру Шишкову!.. И к Карамзину — непременно!..
Вот и волнистые поляны, и травянистые луга вдоль речного русла, а слева — знакомая сосновая роща. И наконец, от ив, свесивших ветви над самой рекой, вверх по каменистой тропке среди кустов и корней деревьев они поднялись на площадку тригорского холма.
Окна прямоугольного длинного помещичьего дома почти все были темны: Прасковья Александровна экономила на свечах и масле, — но там, где расположена была зала, сквозь занавески пробивались и ложились на верхушки кустов волны света.
Лёвушке пришла в голову задорная идея.
— Давай разыграем, будто мы ревнуем Аннет! — И он заговорщически посмотрел на брата.
Они поспели как раз к вечернему чаю. Их встретили дружные возгласы приветствия.
За столом началось то, что называется caquet[106].
— Что вы можете сказать о Нетти? — принялась допрашивать резвая Зизи.
— О, я мог бы много сказать... — со значением ответил Пушкин.
— И я тоже! — подхватил Лёвушка.
Нетти покраснела.
— А что вы можете сказать об Алине?
— Об Алине? Ну что же, я знаю, по ком она вздыхает. — В этой фразе Пушкина был намёк.
— И я знаю! — подтвердил Лёвушка.
Алина, как ни была сдержанна, тоже покраснела.
— А что вы можете сказать обо мне? — спросила Зизи.
— Могу сказать, но не скажу.
— Почему?
— Потому что не скажу... И мне кажется, вас больше интересует мой брат.
— Вот как? Ничуть!
— Почему же вы покраснели?
— Зизи, замолчи, — вмешалась Прасковья Александровна.
— Вы услышите гениальнейшие стихи. — Лёвушка поднялся из-за стола.
Подражая брату, он стал посредине зала. Так же, как Пушкин, он вскинул голову и принялся декламировать.
Лёвушка прочитал всю поэму «Цыганы» от начала до конца — память у него была колоссальная, и он унаследовал актёрские данные от отца.
Прозвучали аплодисменты — декламатору и автору. Потом взоры всех девушек устремились на Пушкина.
— Неужели вы в самом деле бродили с табором? — Этот сосед их был странный, непонятный, непостижимый. — Как романтично!
Пушкин испытал смущение.
— Да, так уж случилось... — Но неужели он действительно жил с цыганами? Этим барышням он конечно же казался романтическим героем. Если бы они знали, из какой житейской прозы, да чего там, из какой неопрятности и смрада создал он свою поэму! — Поверьте, я совсем обыкновенный человек! — Кажется, это была первая фраза, которую он этим барышням сказал просто и искренне, но они будто и не услышали его.
Аннет смотрела на него откровенно влюблённо. Этого нельзя было оставить незамеченным.
— «Без умысла пленяешь ты...» — сказал Пушкин.
— Что вы говорите! — воскликнула Аннет.
— Это не я, это поэт Дмитриев[107]: «Без умысла пленяешь ты...»
— Но вы-то говорите с умыслом!
— Я ничего не говорю. «Без умысла пленяешь ты...» Это говорит старый дурак Дмитриев.
Алина уселась за фортепьяно. Лёвушка подмигнул брату: пора! Оба одновременно подошли к Аннет. Она пойдёт с Пушкиным. Лёвушка изобразил досаду, даже ярость.
— Но вы обещали мне раньше!
Щёки Аннет раскраснелись. Круглое лицо её поглупело.
— Вы обещали мне раньше! — яростно кричал Лёвушка.
