Лестница, покрытая ковровой дорожкой, вела на второй этаж. Фельдъегерь, громыхая саблей по ступеням, скрылся за тяжёлой дверью с затейливой резьбой и позолотой, и тотчас на пороге появился рослый усатый генерал.
— Господин Пушкин, — сказал он зычным голосом, — прошу, мы вас ждём, — и, пропустив Пушкина в дверь, назвал себя: дежурный генерал Главного штаба Алексей Николаевич Потапов[235]. — Прошу садиться, — сказал он со всевозможной любезностью.
В обширном кабинете казённый стол, заваленный бумагами, стоял среди пышной дворцовой мебели. Генерал указал на диван, обитый зелёным штофом, а сам погрузил мощное тело в мягкое кресло.
Он с любопытством разглядывал Пушкина. Он видел впервые знаменитого на всю Россию поэта, о котором наслышался сверх всякой меры от злоумышленников, чьи дела разбирал в следственной комиссии. Царь призвал его. Верно, из-за возмутительных не подцензурных стихотворений. О дальнейшей судьбе его нужно гадать. Правда, суд кончился, наказания возданы, но, вероятно, опасного стихоплёта разумнее всего держать вдали от обеих столиц.
На диване в свободной позе сидел человек небольшого роста, с широкими чёрными бакенбардами, покрывшими всю нижнюю часть щёк и подбородка, с тучей кудрявых волос. Одежда на нём была в дорожной пыли и грязи. Он был утомлён дорогой и прикрыл глаза. Четверо с небольшим суток с невероятной фельдъегерской скоростью скакал он почтовой дорогой семьсот вёрст до Москвы. И мучили сомнения: что ожидает его? Растерянный, усталый, он думал сейчас о том же. Он не замешан, зато был в связи, в переписке — недаром Жуковский писал ему, что в бумагах каждого действовавшего нашлись и его стихи. Хуже того: под его именем ходили всякие вирши... Как же ему держаться? Если случится самое страшное и его, несмотря на то что он не замешан, оставят в деревне под полицейским надзором, он соблюдёт честь и достоинство...
— ...Без особых дорожных приключений? — донёсся до него бас Потапова.
— Благодарю, ваше превосходительство, — сказал Пушкин.
На почтовых станциях при виде фельдъегеря без промедления меняли лошадей, и во время скачки, погруженный в тревожные мысли, он почти не замечал дороги. И лишь когда у Всехсвятского с вершины холма открылась полукругом панорама Москвы, сердце его забилось по-иному: не только тревожно, но и восторженно, — и он стал вглядываться в старинные главы с крестами, в дворцы, в сады. Мелькнул Петровский замок — красное здание с зубчатыми башнями. А вот и Московская застава у Камер-Коллежского вала, с гербами на белых столбах, с казёнными домиками по сторонам. И уже шумная, многолюдная Тверская — дворец Разумовского, Страстной монастырь, церковь в Путинках... Теперь весь этот путь — резкие, живые образы — вновь и вновь мелькал в усталом мозгу, мешая сосредоточиться.
Потапов кашлянул, прижимая усы ладонью.
— Тотчас извещу барона Дибича. А вы отдыхайте, отдыхайте, Александр Сергеевич... — Поскрипывая пером, генерал написал короткую записку, сделал знак дежурному офицеру.
Сердце Пушкина забилось чаще, тревожнее.
— Коронация позади, но самый разгар коронационных торжеств, — развлекал его Потапов. — Балы, фейерверки, смотры... Вы всё, надеюсь, увидите.
Пушкин выпрямился, сидя на диване. «Надеюсь!» Давалась или не давалась ему надежда?
— Древняя наша столица необыкновенно украсилась. Надеюсь, вы увидите... — доносился голос Потапова.
Любезного разговора избежать было невозможно.
— Как поживает старушка Москва? — спросил Пушкин.
— О, Москва! — Потапов откинулся к спинке кресла. — Москва счастлива видеть... — прижимая ладонью усы, он опять осторожно кашлянул, — в своих стенах видеть императора...
Вернулся дежурный офицер, вполголоса обменялся с генералом короткими фразами, и Потапов резко поднялся из кресла.
— Александр Сергеевич, господин Пушкин! — Голос его напрягся и ещё погустел. — Его императорское величество ожидают вас.
Пушкин вскочил и одёрнул на себе сюртук. Конечно же дорожный костюм не подходил к дворцовой обстановке.
Может быть, в самом деле в Москве недавно прошёл дождь. Он ощущал лишь духоту. На плацу продолжались экзерциции. Вблизи можно было различить поблескивающие пуговицы, примкнутые штыки, лампасы на обтягивающих рейтузах, пышные султаны, офицерские погоны и кокарды на шляпах. И висел неумолкающий колокольный звон.
