– От него в желудке свищ образуется, – хмыкнул Серёга. – «Джин-тоник» – пойло для самоутверждающихся школьниц, будущих пациенток гастроэнтеролога.
Серёга, произнося это во хмелю, чуть язык не сломал, и даже головой тряхнул, договорив.
– Музыку бы сделал потише, поздно, – сказал Аркаша.
– А сколько времени?
– Уже полночь близится.
– Бр-р-р, ты как злой сказочник! – опять тряхнул головой Серёга.
Они прошли в комнату, где у журнального столика, заставленного закусками, сидел в кресле длинноволосый с проседью тип.
– В каком полку изволили служить? – спросил он сквозь гитарный скрежет, протягивая руку Аркаше.
– С полком как-то без моего изволения всё вышло, – ответил тот, пожимая протянутую руку.
– Это Саныч, – представил сосед гостя. – А это – Аркаша, из-за стенки.
– И как оно, в застенках? – спросил Саныч. – Чай, не сахар?
– Соль не кофе? – подхватил Серёга.
– В застенках музыка не тихо, – ответил Аркаша. – Баба Вера, наверное, уж ментов вызвала.
Динамики хрипели о заржавевших стальных зубах. Серёга уменьшил звук так, что Аркаша перестал разбирать слова.
– Блин! Треска. Была одна песня у волка! – возмутился Саныч, назвав Серёгу Трескачёва «Треской».
– Ты бабы Веры не знаешь, – сказал Сергей.
– Зато я знаю бабу Надю, двадцати лет, меня вчера перепила.
– Баба Вера скандалы закатывает.
– Я тоже, – заворчал Саныч.
– Баба Вера – профессионал, – сказал Сергей. – Закатывает всё. В банки, истерики, под асфальт.
– Стоп! – поднял ладонь Саныч. – Наливай.
– Где жена с сыном? – спросил Аркаша, когда они выпили и закусили.
– Жена к сестре в Нежен уехала, – ответил Сергей. – А сын у тёщи.
– Тоже в хохляндии?
– Сам ты в хохляндии. Сын на соседнем районе, на Варничной. А тут и поводов столько. Кореш давний приехал. Да вот – сегодня ещё пятая годовщина свадьбы. Тогда, помнится, суббота была.
– А я в вербное воскресенье расписался, – припомнил Аркаша.
– Ну, за карлико-берёзовые будни, – сказал Саныч, разливая по рюмкам водку.
– Точно, карлико-берёзовые будни, – выпив и, хрумкая солёным огурчиком, проговорил Аркаша. – Моя тоже уехала. К маме.
– Да ладно тебе, замечательный будень! – хлопнул Серёга по плечу сидящего рядом на диване Аркашу. – На работу завтра надо?
– Нет, – вздохнул Аркаша.
– Видишь, как всё замечательно! – Трескачёв потянулся к бутылке. – Грех не напиться. А то от тебя и спиртным-то никогда не пахло.
– Напиться надо, – кивнул головой Саныч. – Что ты знаешь о себе и об этом мире, если никогда по-настоящему не нажирался!
– Недели две кряду, – усмехнулся Серёга, наполнив рюмки.
– Ну, уж хотя бы! – сказал Саныч, и они выпили.
– Да и ты, Серёга, тут года четыре живёшь, а датым я тебя только на Новый Год и видел, – сказал Аркаша.
– Да, сейчас, это вам не тогда, – проговорил Трескачёв. – Помнишь, Саныч, времена былые?
– Славные времена, нынче таких не бывает, – кивнул тот, цепляя вилкой нарезанную селёдку.
– Сколько было выпито… – мечтательно проговорил Серёга.
Саныч усмехнулся:
– Директор завода «Кристалл» уж давно должен вызвать меня к себе на ковровую дорожку, чтоб приколоть к моей печени орден.
– Я всё ж никак не припомню, как выглядел Славный, – проговорил Серёга, возвращаясь, видать, к прерванному Аркашей разговору. – Значит, это он был, когда я уехал, а Иннокентий у тебя остался?
– Да, они у меня в Североморске ещё дня три гудели. Один с Мурманска, – как всегда настаивающий, что центр вселенной находится в его городе, Саныч сделал нарочито неверное ударение. – Другой с твоего «Прощелыгино».
– С какого моего?
– Ах, извините, вы ж теперь и сами мурманчанин.
– Давно это было, – вздохнул Сергей. – Всё как-то перемешалось. Раньше жизнь как у кочевника была, из одной компании в другую и – обратно. Славного вроде помню, а вроде и нет.
– Тут помню, там не помню. У всех брожение было. Наливай, – проворчал Саныч.
– Прикинь, – сказал Аркаше Серёга, разливая водку. – Осенью от Саныча друг уходил. Во дворе на первом снегу поскользнулся, затылком об арматуру, и – на тот свет. Причём и не так, чтоб пьяный.
– Судьба, – проговорил Аркаша, и подумал: «Ну, и как тут к Звезде не прислушаться. Сколько таких арматур я уже избежал?..»
