С каждой стороны улицы поднимались буржуазные дома из тесаного камня в три-четыре этажа. На порогах — улыбающиеся лица. Посылают воздушные поцелуи прусскому тяжелому танку, увитому ветвями, а там над башенкой высилась, завораживая цветом мундира, суровостью взгляда, красотой лица, фигура Эрика, неподвижный бюст. Народ впадал в неистовство. Вся музыка небес сорвалась с цепи. На балконе очень незатейливого домика появился Гитлер. Поглядел на служанку, шедшую за танком под залпы пушек и звон колоколов. Поприветствовал ее по тогдашней моде, вытянув руку раскрытой ладонью вниз, но не улыбнулся. Эрик не видел фюрера. Остро поглядывая вперед, недобро хмурясь, от вел свой танк.
«Гитлер меня явно не узнал», — подумала служанка, и ее страдание чуть уменьшилось, потому что смерть ее девочки служила славе фюрера. Душ этих херувимов и аромата их невинности оказалось достаточно, чтобы разрушить мир. Народ все еще провожал криками проходящий танк. Гитлер ушел с балкона и, отпустив командующих воздушным и военно-морским флотами и сухопутных маршалов, сопровождавших его на почтительном расстоянии, ушел в свою комнату.
Ювелиры называют «солитером» бриллиант прекрасной формы, имея в виду еще и то, что камень хорошо огранен. О таком говорят, что он «чистой воды», имея в виду его светоносность и еще блеск. Одиночество придает блеск Гитлеру. В одной из недавних речей (пишу это в сентябре 44-го года) он восклицал…
(Уместно заметить, что его жизнь на публике — это водопад криков. Их кипение. Фонтанные струи, чья светозарная прозрачность очищена от любой мысли, оставлено только физическое воздействие голоса.) Он восклицал: «Если надо, я укроюсь на вершине Шпицбергена!» Но покидал ли я ее когда-нибудь? Моя кастрация принуждает меня к ледяному белоснежному одиночеству. Пуля, пробившая в 1917-м оба моих яйца, принудила меня к тяжкому труду мастурбаций всухую, но помимо этого — к сладости служения собственной славе.
Герхард, в обязанности которого входило услужение моим тайным страстям, приходил ко мне, как только я оставался один. И сейчас он вошел, пропуская впереди себя молоденького французика жуликоватого вида, с кепчонкой в руке, бледного, но почти не удивленного тем, что оказался перед самым властительным человеком своей эпохи. Гитлер поднялся, ибо знал, что короли отличаются изысканной вежливостью, и протянул Поло руку; у того тотчас на лице написались удивление и ужас: сидящая восковая фигура пришла в движение ради него, но, несмотря на это, сохранила черную прядь, перечеркивающую лоб, две резкие продольные складки, усы, портупею, все атрибуты воздействия, благодаря которым самая темная лошадка вдруг превратилась в знаменитейшего человека, единственного, к кому Поло приглядывался, когда побывал в шестнадцать лет на экскурсии в музее Гревен. При всем том юнец уже помотался по множеству злачных мест и в Париже, и в Берлине и искренне считал себя тамошним инфантом, повидав всех этих старых педиков, принцев и королей, утомленных его пирами, а потому и сейчас не слишком смешался. Фюрер его разглядывал. Уже от двери он вымерил взглядом мускулатуру ляжек, прикрытых штанами с пузырями на коленках. Лепка головы и шеи показалась ему недурна. Он улыбнулся и перевел взгляд на Герхарда.
— Прелестно! — улыбнувшись, сказал он по-немецки, а затем спросил Поло, как его зовут: — Wie heisen sie?
— Он француз, — тоже по-немецки заметил Герхард.
— А, вы француз? — И Гитлер заулыбался еще шире.
— Да, мьсе, — кивнул Поло и чуть было не прибавил «…к тому ж с Панамы», как называла столицу не одна только французская шпана, но вовремя осекся. На этот раз он почувствовал, что оказался в самой сердцевине одного из важнейших моментов истории. Послы, генеральные штабы, министры, целый мир должны были подождать, пока эта беседа (о которой они не ведали или каковую подготовляли) избыла сама себя. Поло едва дышал. Комната показалась ему большой, но пошловато задрапированной набивной тканью со стоящими по стенам тирольскими стульями. Через эту комнату проходил стержень мира, ось того алмаза, на котором вращается Земля, если судить по некоторым индуистским космографическим изысканиям. Бронзовые врата мгновения теперь были закрыты. Поло очень быстро и с таким ужасом, что стиснул в руках на груди кепчонку, подумал: «Каким бы милым ни выглядел сейчас Гитлер, он не выпустит меня из дворца, ведь есть секреты, знание которых смертельно». И пока в нем закипало нечто, что не утихнет потом до скончания его дней, Поло едва заметил, что Гитлер жестом и словом прощался с Герхардом.
