Повтор кода ближе к финалу рассказа: «Старичок со старушкой работают рядом, на двух стульчиках. Молча, сосредоточенно, уверенно. Профессионально».
3,3: Средний регистр: «Нам нужно укрепить богему / сказал диктатор и тотчас / отборных тридцать офицеров / надев шарфы ушли в запой» (лихой жанр пирожок). Читатель, как и анонимный автор, приобщен (находится внутри поля): и приятно, и чуть страшно от морока, и смешно.
«Там на окнах, на шпицах намечался все более трепет; там на шпицах высоких высоко рубинился блеск» (А. Белый «Петербург»). И здесь автор внутри картины: творческая игра? Петербург как воплощение художественного мышления, город-произведение; автор – как со-творец, вернее, сопереживатель великих зодчих.
«А знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка?» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»). А тут автор не внутри. Он пишет о нелепом, странном – и смеется, сквозь слезы.
И вот он – Красный смех: «Зараза растет. Газеты что-то замалчивают, но, кажется, и у нас в городе не совсем хорошо» (Л. Андреев «Красный смех»). Замалчивание как обман, «нехорошо» как морок и еще – авторский смех (он, к тому же, внутри ситуации; опасная эквилибристика автора в этом случае!).
Леонид Андреев точно уловил запах Первой мировой войны, задолго до ее начала. Когда критики пишут, что нет в русской литературе достойной книги о той войне, – не правда: была, провидческая, страшная, точная.
3,2+3: «Есть бесконечность в бесконечности бегущих проспектов с бесконечностью в бесконечность бегущих пересекающихся теней. Весь Петербург – бесконечность проспекта, возведенного в энную степень.
За Петербургом же – ничего нет» (А. Белый «Петербург»).
Логика доходит до своей противоположности: абсурда. Усмешка растерянного автора: в бездну-то смотреть страшновато, нехорошо.
Похожий пример, но здесь улыбка автора помягче: герой спрятан от бездны, как в коконе, в карете: «Аполлон Аполлонович думал: о звездах, о невнятности пролетавшего громового потока; и, качаясь на черной подушке, высчитывал силу он света, воспринимаемого с Сатурна» (там же). Средний регистр: обыденное для г-на Аблеухова занятие.
2+3,2+3: «Сначала Парнок забежал к часовщику. Тот сидел горбатым Спинозой и глядел в свое иудейское стеклышко на пружинных козявок» (О. Мандельштам «Египетская марка»). Автор стоит рядом и подглядывает через плечо. Оба, герой и рассказчик, творческие создания.
И это передается читателю.
Не агрессия 4-го поля, не псевдо-забота 1-го, не наигрыш 3-его – просто творческий и интеллектуальный процесс в среднем, привычном, регистре.
1,1+2: «А не ставший моей могилой, / Ты, крамольный, опальный, милый, / Побледнел, помертвел, затих. / Разлучение наше мнимо: / Я с тобою неразлучима, / Тень моя на стенах твоих» (А. Ахматова «Поэма без героя»). Собственно, в этих строках герой и появляется, посему, не такой уж это нижний регистр. Высокая трагедия всегда таит внутри свет. В нижнем регистре авторское поле 1+2 – место грозного судии, но здесь Ахматова никого не судит: пребывает в более высоком мире.
А тут посчитали, что имеют право судить – и судят: «Жить надо только тому, кто в самой жизни видит уже приятное. А страдающим – лучше умереть» (М. Арцыбашев «Санин»). В 1 позиции («событие») есть мораль авторитаризма (ведь все нами прекрасно устроено: радуйтесь, а кто не может – извините, на выход!) и «удар» (4 поле нижнего регистра – смерть.) Тут еще и расширение 2-ой, авторской, позиции (должно быть 1,3+4 – бесчеловечная мораль героя, который это озвучивает).
«”…Надо скорее… а то надо идти обедать, и я не успею!"» (там же). Само-программирование; судья самого себя. Фраза кажется безобидной, если не знать, куда герой так спешит до обеда (самоубиваться!). Но автор-то знает, а читатель уже догадывается. Поэтому сквозь средний регистр просвечивает нижний – инферно.
1+2,1+2: «"А приходили ко мне от покойницы Трюхиной?" – "Покойницы? Да разве она умерла?"» (А. Пушкин «Гробовщик»). Тоже средний регистр, ибо дело обыденное, гробовщицкое, «поточное». Тут роль судии снижена, обытовлена и поделена между служанкой Андрияна и им самим. Автор – вершитель судеб, подготовил эффектную развязку: все, что с бедолагой-гробовщиком происходило, оказалось лишь его сном.
