Незначительная травма, выраженная здесь через разрыв, тем самым педалирована, почти утрирована – известный терапевтический прием [Гоулман, Дэвидсон].
«Злая усмешка презрения ко всему окружающему беспрестанно бродила у него на лице, и когда он наводил свои пронзающие очи на меня, невольный холод пробегал по коже» (А. Бестужев-Марлинский «Страшное гадание»). Тут хорор посерьезнее, но автор озабочен не столько самочувствием героя-рассказчика, сколько влиянием страшной истории на читателя: через аффектацию он добивается того, что хотел.
Потому и был в свое время очень популярен.
«Черт возьми! я не могу более читать… Все или камер-юнкер, или генерал. Все, что есть лучшего на свете, все достается или камер-юнкерам, или генералам» (Н. Гоголь «Записки сумасшедшего»). Тут крик души, а Поприщин вовсе не кажется сумасшедшим… Травма и не скрыта, и не излечивается.
Как и здесь: «Два одноглазых инвалида вошли в трамвай, хотели сесть, / Но на местах для инвалидов слепые ехали на фронт» (двустишие, современный пост-фольклор). Вроде как смешно, а на самом деле безысходно.
А здесь разрыв – всего лишь абсурдистский прием (нагнетание): «Пушкин очень этим мучился и всегда завидовал Захарьину, у которого, наоборот, борода росла вполне прилично» (Д. Хармс «Из жизни Пушкина 2»).
«Он видел и чувствовал мир по-новому, но как-то странно – словно ему поведали тайну, а он её не расслышал» (П. Крусанов «Укус ангела»). Тут и абсолютный баланс («NB!») есть и разрыв. Это сложно-сочиненное, составное отягощение: странные способности героя, которые вызывают чувство потери опоры из-за своей недопроявленности. Словно застрял между двумя мирами и никак не освоится.
А вот и контакт миров: «Труп уже стоял перед ним на самой черте и вперил на него мертвые, позеленевшие глаза. Бурсак содрогнулся, и холод чувствительно пробежал по всем его жилам» (Н. Гоголь «Вий»).
Герой Крусанова таки посчитал, что разобрался в междумирье, – и уподобился чудовищу Вию: «Властью, данной мне Богом, завтра в полночь я впущу Псов Гекаты в мир».
Но мы помним, что разрыв – это всегда ощущение своей слабости, хрупкости перед Иным – кем и чем бы оно не являлось. «Небольшой нам отпущен срок. Холодит ладонь ускользающий эфес бескровной ломкой шпаги, отбитой в гололедицу у водосточной трубы» (О. Мандельштам «Египетская марка»). Время неумолимо, как мертвый диктатор.
У Гоголя чудища застряли в окнах церкви навеки; что будет с крусановским миром – посмотрим.
