– Вы рады? Он – мальчик? – спросила я, чувствуя, как была не права к этой изумительной женщине.
Она, видимо, ничего не знала о моем несчастье. И хорошо! Не надо ее волновать, хотя… хотя, кажется, они с папой не очень друг другу понравились. Но все равно она была чудесной, она должна была кормить малютку, ее нужно было беречь.
– Я так боялась, – говорила Елена Кирилловна. – Я не верила, что у него все в порядке, что есть и ручки, и ножки, и пальчики… А у него даже волосики вьются.
– Ах, теперь все боятся, – вздохнула Калерия Константиновна. – Эта ужасная радиоактивность подносит омерзительные уродства.
– Вы же не верили в радиоактивность, – буркнула я. – И в гаснущее Солнце не верите…
– А мы уже все решили, – не обращая на меня внимания, весело сказала Калерия. – Мальчик будет жить у меня. Я буду… я буду его…
– Кормилицей, – подсказала я, бросив взгляд на доскоподобную фигуру тонной дамы.
Калерия ответила мне сверкнувшим взглядом.
– Работа ждет, – выдавил из себя Буров, пожирая глазами экран.
Елена Кирилловна скользнула по Сергею Андреевичу равнодушным взглядом.
– Нет, Буров, – сказала она. – Я не вернусь к вам.
Калерия Константиновна резко повернулась.
– Я не понимаю вас, Лена, – сухо сказала она. – Значит, вам не нужны мои услуги?.. Во всяком случае, с марта вы могли бы работать, – добавила она многозначительно.
Тень скользнула по лицу Елены Кирилловны.
При чем тут март? Нет, я решительно не выношу эту Калерию, или у меня уже появились признаки истерии. Надо было обо всем рассказать папе. Рассказать!.. Теперь уже никогда не расскажешь…
– Почему ты плачешь, Лю? – послышался участливый голос Елены Кирилловны. – Ты плачешь, что не увидишь меня на работе? Но ты будешь приходить ко мне, глупенькая.
– Почему вы не хотите работать… со мной? – снова выдавил из себя Буров.
– Не с вами, Буров… Я просто больше не могу. Помните, мы говорили с вами о науке… Вы открыли средство против ядерных войн. Воображали, что одарили человечество. И что же? Вашей Б-субстанцией, которую я помогала вам добывать, теперь гасят Солнце. Я не хочу больше в этом участвовать… даже в марте, – добавила она, твердо глядя на Калерию Константиновну. – Лучше патрулировать в космосе…
Калерия Константиновна делала многозначительные знаки. Она не хотела, конечно, чтобы я сейчас сказала ей о папе. Я не сказала.
Буров стал мрачнее тучи. Должно быть, Елена Кирилловна попала ему в самое сердце. Она всегда била без промаха.
А я вдруг сказала:
– Елена Кирилловна, милая… У меня к вам огромная просьба.
– Да, моя Лю.
– Назовите мальчика… Митей…
Она пристально посмотрела на меня.
– Я слышала по радио сообщение, Лю. Я все знаю. Я горюю вместе с тобой. Но я не могу назвать сына именем твоего отца. Я уже назвала его.
– Вот как? – оживилась Калерия. – Как же?
– Это прозвучит странно. Но зачем называть новых людей именами старых святых, в которых никто не верит. Пусть имя говорит как слово. Он приходит в мир…
– Друзья мои, – сказала подошедшая нянечка. – Мы уже утомили мамочку.
– Сейчас, родная, я только доскажу, – заторопилась Елена Кирилловна. – Пусть он придет в мир не одиноким бойцом, пусть он олицетворяет собой целый рой чувств, целый рой надежд, рой трудолюбивых пчел…
– Как же будет он называться? – строго спросила Калерия.
– Рой, – ответила счастливая мать. – Просто Рой.
– Рой? – удивился Буров.
– Ну да, Рой. Разве это плохо?
Лицо Калерии покрылось пятнами.
Няня выключила экран, и я едва уловила лукавую улыбку на усталом, но прекрасном лице, растаявшем на светлом матовом стекле.
– Поразительные капризы! – пожала плечами Калерия Константиновна и заторопилась к выходу.
Мы вышли вместе с Буровым. Я старалась понять, что он чувствует. Ведь ему в лицо было брошено обвинение. Я, потерявшая отца, и, быть может, из-за него… я этого не сделала, а она… она отказалась работать с ним.
Я считала, что должна сказать что-то очень важное:
– Сергей Андреевич! Это неверно, что она сказала… Может быть, вам совсем не нужна моя помощь, но я хочу работать с вами. Я верю вам так же, как верил папа… Я постараюсь быть полезной… Я уже поступила на заочный факультет, но я не успела вам сказать…
