И, как это уже часто бывало, в душе Жака вдруг окрепла решимость: надо убить Рубо, чтобы не убивать Северину! И на сей раз — как прежде — ему казалось, будто его решение твердо и непоколебимо.
— До сих пор я не мог, — шепнул он, — но теперь сумею! Разве я не обещал тебе?
Северина слабо запротестовала:
— Нет, не надо обещать, прошу тебя… Ведь потом, когда мужество тебе изменяет, мы только еще больше расстраиваемся. И к тому же — все это очень страшно. Не надо, нет-нет, не надо!
— Нет, нужно! Ты отлично понимаешь. Именно потому, что это необходимо, я и найду в себе силы… Я сам собирался говорить с тобой, вот давай и поговорим сейчас, ведь мы тут одни, никто нам не помешает, только в темноте и можно обсуждать подобные вещи.
Северина покорилась, она тяжело дышала, и сердце ее стучало с такой силой, что Жаку почудилось, будто эти гулкие удары отдаются у него в груди.
— Господи, я настаивала только потому, что в глубине души понимала: ничего не выйдет… Теперь же, когда ты твердо решился, у меня не будет ни минуты покоя.
Вокруг стояла скорбная тишина пустынного и дикого края. Любовникам было жарко, их сплетенные в тесном объятии тела повлажнели от пота.
Жак быстро и нежно прикасался губами к шее Северины, возле самого подбородка; наконец она снова заговорила журчащим шепотом:
— Надо будет заманить его сюда… Да, да, я вызову его под каким-нибудь предлогом. Еще не знаю, под каким именно. Потом решим… А ты спрячешься тут и дождешься, ладно?.. Все пойдет как по маслу, здесь нам никто не помешает… Так мы и поступим, хорошо?
По-прежнему осыпая поцелуями ее шею и грудь, он послушно соглашался:
— Да, да.
Но Северина с необыкновенной рассудительностью старательно взвешивала все «за» и «против»; по мере того как план действий созревал у нее в голове, она вносила в него все новые и новые поправки.
— Знаешь, дорогой, будет очень глупо, если мы станем действовать недостаточно осмотрительно. Коли все обернется так, что нас на следующий же день арестуют, то, по мне, лучше не связываться… Послушай, я когда-то читала, уж не помню где, — должно быть, в каком-нибудь романе, — что всего лучше избавиться от человека таким способом, чтобы это смахивало на самоубийство… С некоторых пор Рубо ведет себя очень странно, он подавлен, угрюм, и никого не поразит, когда вдруг станет известно, что он приехал в Круа-де-Мофра и покончил тут счеты с жизнью. Все дело в том, чтобы ни у кого не возникло сомнений, что это самоубийство… Ведь так?
— Да, конечно.
Северина продолжала вслух обдумывать все подробности; Жак, припав губами к груди молодой женщины, с такой страстью целовал ее, что она слегка задыхалась.
— Надо убрать его так, чтобы не осталось следов… Слушай, что я придумала! Допустим, рана у него будет на шее, тогда мы вдвоем вытащим труп из дома и положим поперек полотна. Понимаешь? Опустим голову Рубо прямо на рельс, и первый же поезд его обезглавит. Пусть потом разбираются: ведь шея-то у него будет вся искромсана, никакой раны не различишь, ничего!.. Здорово придумано, а?
— Да, лучше и не придумаешь.
Оба оживились, Северина даже повеселела, она гордилась собственной сообразительностью. Жак нетерпеливо привлек ее к себе, и по телу молодой женщины пробежал трепет.
— Нет, пусти, обожди немного… Видишь ли, дорогой, мы еще не все предусмотрели. Если мы останемся тут вдвоем, то версия о самоубийстве может, чего доброго, показаться подозрительной. Тебе придется уехать. Понимаешь? Завтра ты и отправишься, причем совершенно открыто, чтобы Кабюш и Мизар видели и, если понадобится, могли подтвердить. Ты сядешь в поезд в Барантене, в Руане под каким-нибудь благовидным предлогом сойдешь, а затем, под покровом ночи, возвратишься, я впущу тебя через черный ход. Отсюда до Руана всего четыре лье, ты за три часа обернешься… На этот раз я все предусмотрела. Если ты согласен, ему — конец.
— Да, я согласен, и ему — конец!
Теперь он уже не целовал ее, лежал неподвижно и размышлял. Снова наступило молчание, и оба, не шевелясь, замерли в объятиях друг друга, казалось, они обессилели при одной мысли о том, что готовились совершить и что отныне представлялось им уже неизбежным. Затем они медленно возвратились к действительности и сплелись еще теснее, так что едва не задохнулись, потом Северина словно опомнилась и разжала руки.
