— Постой! А под каким предлогом нам заманить его? Рубо дежурит до шести вечера, стало быть, может выехать из Гавра только в восемь, а сюда попадет к десяти. Тем лучше!.. Кстати, Мизар сказал мне, что объявился покупатель на дом, он прибудет в Круа-де-Мофра послезавтра утром. Так вот, завтра, как встану, пошлю Рубо депешу о том, что его присутствие здесь необходимо. Он приедет вечером. А ты отправишься засветло и успеешь возвратиться еще до него. Ночи стоят темные, луны нет, нам ничто не помешает… Все складывается на редкость удачно.
— Да, на редкость удачно.
И тут, охваченные неистовым желанием, они предались страсти. Когда любовники наконец уснули, так и не разжав объятий, вокруг стояла гробовая тишина, до утра было еще далеко, на небе едва брезжила полоска зари, и мрак по-прежнему окутывал Северину и Жака своим черным плащом, скрывая их даже друг от друга. Машинист проспал до десяти утра тяжело, без сновидений; открыв глаза, он не увидел молодой женщины — она одевалась в своей комнате по другую сторону площадки. В окно вливались яркие солнечные лучи, они воспламеняли красный полог кровати, красную обивку на стенах, и комната, казалось, полыхала огнем; дом содрогался от грохота промчавшегося мимо поезда. Должно быть, шум-то и разбудил Жака. Ослепленный, он, щурясь, смотрел на солнце, на красные потоки света, и тут все вспомнил: итак, решено, нынче ночью, когда этот огромный пылающий шар закатится, он убьет Рубо!
События в тот день развертывались так, как задумали Северина и Жак. Еще до завтрака она попросила Мизара сходить в Дуанвиль и отправить оттуда депешу Рубо; а часа в три Жак в присутствии Кабюша начал готовиться к отъезду. Когда он вышел из дому, чтобы поспеть к поезду, отправлявшемуся из Барантена в четыре пятнадцать пополудни, каменолом от нечего делать отправился с ним на станцию: его тайно тянуло к машинисту, словно, находясь рядом с любовником, он тем самым приближался к женщине, которую страстно желал. В Руан Жак прибыл без двадцати пять; сойдя с поезда, он направился на помещавшийся у самого вокзала постоялый двор, который содержала его землячка. Он сказал ей, что на следующий день хочет повидать кой-кого из товарищей, а потом отправится в Париж, где и приступит к своим обязанностям. Жак пожаловался, что очень устал, как видно, переоценил свои силы; уже в шесть часов он ушел спать к себе в комнату, которую предусмотрительно выбрал на первом этаже, — окно ее выходило в пустынный переулок. Десять минут спустя он осторожно выбрался из окошка, позаботившись так притворить ставень, чтобы можно было тем же способом незаметно вновь проникнуть в комнату, и быстро зашагал по дороге в Круа-де-Мофра.
Только в четверть десятого Жак оказался перед уединенным, унылым и заброшенным домом, примостившимся наискось от линии железной дороги. Ночь была очень темная, ни один луч света не освещал фасад этого строения с плотно закрытыми ставнями. У Жака болезненно сжалось сердце, и его охватила ужасная тоска — словно предчувствие несчастья, которое неизбежно должно было произойти. Он поступил так, как они условились с Севериной: трижды кинул камешек в ставень красной комнаты, а потом направился к заднему фасаду дома, где через некоторое время бесшумно отворилась дверь. Заперев ее за собой, Жак ощупью стал подниматься по лестнице, прислушиваясь к шуму легких шагов впереди. Войдя в спальню, он при свете яркой лампы, стоявшей на самом краю стола, увидел раскрытую постель и лежавшую на стуле одежду Северины; молодая женщина — в одной сорочке и босая — уже причесалась на ночь, ее густые волосы были высоко подобраны и открывали шею; Жак замер от неожиданности.
— Как? Ты легла?
— Да, и так, по-моему, куда лучше… Мне пришла в голову одна мысль. Понимаешь, если я в таком виде отопру ему дверь, у него не возникнет и тени подозрения. Я скажу, что у меня мигрень. Мизар уже знает, что мне нездоровится. А когда Рубо завтра утром подберут на полотне, я с полным основанием заявлю, что даже не выходила из комнаты.
Однако Жак, ощутивший знакомую дрожь, вспылил:
