Бабушка всё-таки вышла, постояла на крылечке, дожидаясь Миль. Присутствие бабушки на сей раз лишило грозу половины удовольствия, и скоро девочка встала возле бабушки и взяла её за руку мокрой прохладной ладошкой. — Заболеешь ведь! — испугалась бабуля. Девочка досадливо поморщилась и потянула бабушку домой.
— Ну вот зачем тебе этот дождь? — пытала её бабушка, вытирая мохнатым полотенцем.
Миль пожала плечами, потом написала на доске, повешенной на стене в прихожей:
«Не знаю, как объяснить. Мне это нужно. Мне от него как-то очень хорошо. Понимаешь?»
— Нет, — честно призналась бабушка. — Но раз это тебе так уж необходимо… ладно. Только… понимаешь, люди ведь смотрят. Давай хоть не подолгу, хорошо?
«Постараюсь».
Итак, право на прогулки под дождём было отспорено. Бабуля, скрепя сердце, терпеливо их пережидала, но всякий раз, встречая внучку после очередного «вымокательства», обнаруживала, что волновалась зря, простужаться Миль не собиралась. Однако успокаиваться бабушка не спешила: впереди маячила осень, и уж осенью-то прогулки придётся прекратить. «Посмотрим», — заявила девчонка. Для неё осень была — где-то… когда-то…
А пока было — Лето. Замечательно жаркое, выбегаешь утром из прохладного сонного подъезда и окунаешься в тёплый воздух, как в волну, что обнимает тебя, подхватывает и несёт, несёт через весь нескончаемо долгий день, наполненный светом, цветом, запахами цветов и пыли, трав и ветра, мельтешением насекомых, шелестом листвы над головой — густым, неумолкающим, бормочущим, лепечущим, поющим о чём-то… сколь ни вслушивалась, Миль никак не могла разобрать, что шепчет листва. Но всё равно очень любила слушать, особенно — лёжа на качелях: качелей было три штуки, трёх размеров, железные, окрашенные по весне в разные цвета и хорошо смазанные, они не скрипели и редко пустовали. Самые низенькие предназначались для малышей несознательного возраста, имели огороженное сиденьице вроде стула для кормления и мало кого интересовали, кроме мамаш и бабок, выгуливавших бестолковых ещё наследников. А вот средние и большие качели были, как правило, заняты, и Миль с них частенько гоняли, потому что она, улёгшись на горячее от солнца сиденье, закрывала глаза и забывала, что рядом может быть ещё кто-то. Шелестела листва, качели словно плыли сквозь океан света и тепла…
Сквозь сомкнутые веки, наполняя их алым, пробивалось солнце. Если смотреть на него вот так, через веки, достаточно долго, а потом открыть глаза, то всё вокруг казалось нереально голубым, никаких других цветов — только оттенки голубого. Лица голубые, земля голубая, листва голубая… Всё то же самое — но будто не здешнее, а не то лунное, не то марсианское. И очень нескоро, несмело проявлялись понемногу оттенки других цветов…
Хорошо, что на неё мало кто обращал внимание, все были заняты собой и друг другом, а то вид у Миль был, надо думать, довольно странный. Она же, как обычно, просто играла сама с собой, и старалась получше запомнить увиденное, чтобы потом попытаться нарисовать. Получалось не всегда — увиденное не совпадало с нарисованным, беспокоило, бередило, дразнило… Во сне иногда снилось, что всё получилось отлично, так, как хотелось. Тем большая досада охватывала по пробуждении, и тогда клочки рисунков летели во все стороны. Приходила бабушка, подняв бровь, оглядывала рукотворные сугробы и уходила, не сказав ни слова. Но, поскольку девочка очень уж расстраивалась, вплоть до потери аппетита, бабушка, наблюдая за уборкой клочков, спросила, что Миль хочет нарисовать, а когда та не смогла выразить внятно свои терзания, развела руками и посетовала:
— Ну уж тут я тебе ничем помочь не смогу, солнышко. В нашем роду художников не было, это в тебе от твоего отца. Вот подрастёшь, сможешь пойти в школу… хотя до этого ещё далеко… — она подумала, глядя на исчезающие в мусорном ведре обрывки, и добавила: — А давай-ка мы с тобой в один магазинчик сходим, купим новый альбом, краски, ещё что-нибудь нужное.
И, с трудом увернувшись от веника, наперевес с которым внучка кинулась обнимать бабулю, продолжила, укрыв девочку руками, как крыльями: — Только знаешь, что… — Миль вскинула лицо — «Что?» — Если у тебя и в следующий раз что-то не получится, ты не злись, ладно? Потому что не всегда и не всё получается сразу даже у взрослых и знаменитых художников. Если что-то не выходит сразу, значит, не надо пока это делать на бумаге, иногда лучше отложить задачу в память, — бабушка коснулась виска Миль, — подождать, обдумать её, как следует, и тогда она созреет и в нужный момент упадёт в руки.
