Бабушка продолжала заниматься пирожками, а Миль потеряла покой. Немножко весны и целое лето — столько времени прошло с того дня, дня рождения Миль, и всё это время Миль была счастлива, а злополучная тётка…
На столе был слой муки, и Миль вывела на нём пальцем:
«А что с ней?»
— Рана зажила быстро, но боли не проходят. Ей выписывают обезболивающие, но они мало помогают. Давай испечём пирожков и отнесём ей немножко? Правда, с болью во рту есть она не может…
Миль нацарапала на столе: «Я сама». Бабуля подумала и кивнула.
И вот Миль вошла в соседний подъезд, поднялась на несколько ступенек и остановилась перед обычной деревянной дверью. Следовало постучать — до звонка всё равно не дотянуться, — но руки ни в какую не хотели отцепляться от корзинки. Было стыдно и страшно взглянуть в лицо человеку, наказанному ею — нечаянно, да! — но наказанному за пустяковую, в общем-то, вину. Человек страдал — Миль даже отсюда, с лестничной площадки, чувствовала боль и отчаяние, выпирающее сквозь стены. И не решалась приблизиться к этой боли, топталась на коврике бездарной пародией на Красную Шапочку, пока за дверью не послышался приглушённый голос:
— Ну, я пошёл, Ань, я скоро!
Дверь открылась. Шагнувший на порог немолодой мужчина в светлом летнем костюме сделал глубокий долгий вдох, словно выныривая из-под воды, и, заметив перед собой ребёнка, замер.
Потом выдохнул и спросил:
— Ты к нам? — Миль, не отрывая взгляда от его больших плетёных сандалий, кивнула. Он посторонился, пропуская её, крикнул в глубину квартиры: — Ань, тут к тебе пришли! — и, такое сложилось впечатление, сбежал.
Деться стало некуда, Миль вошла в прихожую, медленно погружаясь в наполненную болью и мукой тишину, миновала дверной проём и вступила в комнату, обставленную так же, как и большинство подобных комнат. У стены скучал сервант, рядом — работающий без звука телевизор, напротив — диван, пара кресел, журнальный столик. Анну Миль узнала не сразу.
Это была не та, знакомая Анна; в кресле… не сидела, нет, — обитала совершенно другая женщина. Тощая, бледная, измученная тень прежней Анны. Кожа, ранее обтягивающая её по причине избытка полноты, теперь обтягивала её костяк. Рядом с ней в кресле ныне могли бы поместиться, пожалуй, ещё две таких же… тени, — не называть же это существо женщиной.
Анна узнала девочку, вжалась в кресло, пытаясь стать незаметной. Глаза, и без того на худом лице огромные, расширились ещё больше. Ощущение боли стало невыносимым и Миль, выпустив корзинку из рук, заплакала — тихо, как только и могла.
Анну этот плач крайне удивил, а, удивившись, она перестала бояться, и Миль смогла к ней подойти.
Сначала Миль осмелилась прикоснуться только к её руке — и пальцы словно сами отпрянули от худой кисти Анны, такой мучительной показалась её боль. Анна же, ощутив облегчение, изумилась ещё больше и уже с надеждой взглянула в полные слёз серые глаза странной своей гостьи.
Второе касание тоже пронзило руку болью, но Миль смогла вытерпеть её и даже погладила сухую костлявую щёку. Анна блаженно прикрыла глаза и чуть улыбнулась, а затем посмотрела на девочку с благодарностью, и воспалённые глаза её заблестели.
Дальше стало легче обеим — Миль гладила щёки Анны, её тусклые волосы, повторяя про себя:
«Прости, прости меня, Анна, прости меня…» И казалось, Анна слышит и молит девочку о том же…
Наконец, Миль отняла руки и принялась кормить Анну супом — на кухне стояла целая кастрюля. Анна сперва отказывалась, опасаясь по привычке боли, и всё пыталась прижаться к детской руке щекой — то ли из благодарности, то ли эгоистично «подсев» на ощущение блаженства. Но боли не было, был голод, и супчик пошёл на «ура», пришлось даже пожурить Анну, прежде, чем она поняла: много сейчас нельзя, а то станет плохо.
Скоро Анна уснула. Миль оставила на кухне свои пирожки и тихо ушла.
За дверью её, уставшую, подхватила на руки бабушка, и Миль ничуть не удивилась, что та не оставила внучку одну. Урок уроком, но без подстраховки в таком деле никак нельзя. Миль бы, например, тоже ни за что бы бабулю одну не оставила. Мысли путались, глаза закрывались… Миль поняла, что засыпает, и, опять же, не удивилась, увидев вокруг них с бабулей мельтешение чёрных не то листьев, не то птиц, не то бабочек…
